Мигель де Унамуно - Мир среди войны

Уже во второй раз ощущение смерти окрасило все ее мысли и чувства в чистейшие глубокие тона расставанья.

Дон Хуан долго глядел на мертвое тело брата, и одновременно с тем, как ему припоминалась их совместная жизнь и их далекие детские игры, образ смерти проникал в потаенные уголки его души; тоскливое чувство росло в нем, по мере того как дыхание смерти сковывало один за другим все Члены его духовного организма.

Когда вскрыли завещание, оказалось, что дон Мигель все имущество оставил племяннице, назначив ежедневное пособие служанке. В ящиках письменного стола нашли записки со скрупулезными описаниями обстрелов, корки бобового хлеба с ярлычками, осколки бомб, портрет Рафаэлы в детстве и прядь волос с запиской «От моей племянницы». Обнаружив в одном из шкафов непристойные фотографии и книги, дон Хуан, не в силах сдержать слез, пробормотал:

– Бедный Мигель! Сколько раз хотел я помочь тебе!

Когда Игнасио прибыл в Соморростро, душа его была полна смутных желаний, смешанных с зарождающейся разочарованностью. Его приписали к резервному батальону в Сан-Фуэнтесе, и, проезжая к месту службы, он мимоходом увидел главнокомандующего: с бутылкой коньяку, тот сидел на галерее одного из хуторов, с горящими щеками, пристально глядя вдаль, на вспышки карлистских мортир, обстреливавших Бильбао; чтобы ничто не мешало командующему смотреть, было велено срубить росший перед галереей дуб.

На хуторе, где стоял батальон, люди теснились как сельди в бочке, и хозяин был вынужден уходить спать в поле. Это был плутоватый старик, постоянно жаловавшийся и причитавший; жена его, по-матерински ласково укрывая парней во время сна, обирала их как могла. Старику казалось непостижимым легкомысленное поведение парней, которые сожгли то оконную раму, после чего окно, чтобы не дуло, приходилось занавешивать одеялом, то лестницу, после чего наверх забирались через балкон; вредители, да и только! Офицерские лошади топтали его посевы, и ему даже не разрешали отлучаться в горы, угрожая в противном случае расстрелять как шпиона. Когда же, завидев вино, наваррцы кричали: «Эх, веселись, душа!» – старик с хитрой улыбкой поглядывал в сторону погреба, где у него были припрятаны бочки, а затем на каптенармуса, с которым ему удалось найти общий язык.

Парни недобро косились на крестьянина, который, терпеливо снося их презрительные шутки, наживался на них как мог. Поскольку мирно работать ему не давали, единственное, что ему оставалось, это тянуть соки из войны; на насилие со стороны военных он, человек мирный, отвечал хитростью. Раз уж война, пусть каждый воюет за себя.

Игнасио проводил дни в ожидании большого сражения; воинственная фантазия рисовала ему образы один ярче другого, и, коротая время, он играл в орлянку. Перед ним расстилалась, как арена, окруженная огромным амфитеатром, живописная и приветливая долина Соморростро. По ту сторону реки, разделяющей ее на неравные части, виднелись, теряясь вдали, силуэты гор, занятых неприятелем, передний край которого занимал позиции на хребте Ханео, протянувшемся вдоль всей долины. По эту сторону реки, в том месте, где она втекала в долину, располагался опорный пункт карлистов – остроконечная, со множеством уступов вершина Монтаньо; затем, изгибаясь полумесяцем, идут склоны Муррьеты, поросший кустарником холм Сан-Педро-де-Абанто и отделенный от него узким, выводящим на дорогу ущельем холм Санта-Хулиана. Следующие за ними холмы, постепенно повышаясь, переходят в отроги хребта Гальдамес. Плавными уступами спускаются горы в долину, сливаясь с опоясывающей ее цепью холмов, на чьих вершинах часто отдыхают низкие облака.

Линия обороны карлистов протянулась полукругом по скалистым уступам, а затем круто уходила вверх к вершинам Гальдамеса. По всему склону Санта-Хулианы, обращенному к неприятелю, лес срубили, и весь он, вплоть до вершины Триано, был прорезан глубокими траншеями с использованием ведущих к рудникам железнодорожных путей. Повсюду тянулись глухие, без бойниц, рвы и траншеи; прежде всего рвы, не имеющие ни одного выступа, могущего послужить мишенью для артиллерии врага. Пересекавшие склон ходы, прорубленные рудокопами, делали позицию еще более удобной. Отсюда укрытые рельефом орудия могли контролировать дорогу – стержневую линию долины. Все, даже женщины, с муравьиным упорством строили эти сооружения. Кто мог их теперь одолеть? Даже самому Господу Богу проход здесь был закрыт!

А дальше, в других складках местности, ближе к Бильбао, тянулись все новые ряды неприступных укреплений.

По-новому дышалось Игнасио среди его новых товарищей, которые хотя и не все оказались здесь по желанию, но все были полны желания сражаться. Один из них, Фермии, как-то ел, сидя на пороге дома, но, услышав рассказ об ужасах разбушевавшейся революции, тут же молча встал и, прихватив палку, ушел в горы. Все они боготворили Ольо, но еще больше Радику, каменщика из Тафальи, народного героя, который, бросая клич «Слава Господу!», не раз вел их за собой к победе. Это были их естественные вожди, сами по себе выдвигавшиеся из их среды. Один, сражавшийся еще в годы Семилетней войны, был прирожденным военным, организатором сил. В другом воплотился свежий порыв народного одушевления.

Часто вспоминали они кровавые дни, двадцать четвертое и двадцать пятое прошлого месяца, когда сразу после долгого перехода из Наварры их бросили наперерез Морьонесу, шедшему на помощь Бильбао. Ольо говорил тогда с ними; уже велись обстрелы Бильбао; сам король глядел на них; с песней уходили они на позиции. Республиканский петух, перейдя реку в Соморростро, повел против них лобовую, как ему казалось, самую опасную атаку; окружив Монтаньо, его солдаты были близки к тому, чтоб взять вершину; подгоняемые командирами, полупьяные, они карабкались вверх по каменистым уступам, несмотря на обрушивавшийся на них огонь и камни. Тогда карлисты засучили рукава и – в штыки; алавесцы [125]помогали им со стороны Сан-Педро, и республиканскому петуху пришлось отступить, теряя силы и лишившись одного из двух генералов, командовавших сражением. Вот когда надо было брать Бильбао! Но момент нанести последний удар осажденному гарнизону был упущен. Обстрелы продолжались. однообразные, докучные.

– Выходили они колонной по трое и по открытой местности – на нас! Бедняги! Мы подпустим их поближе, и шагов этак с пятидесяти: огонь! Били наверняка, а кто не выдерживал, мазал – прочь из траншеи! Сто патронов, сто попаданий. Назавтра, под обломками, находим солдатика: трясется весь, зубами стучит от страха да от холода, на ноги встать не может. Я ему: «Скажи спасибо, что ты не карабинер». А как в штыковую ходили!..