Кемаль Орхан - Брошенная в бездну

– Больше всего меня бесит, когда её называют «девицей из бара». Это говорится нарочно, чтобы унизить Жале.

– Верно, – согласился хозяин бара, – но удивляться не приходится. Люди не могут смотреть на это по-другому. Так будет всегда!

– Ну, нет! Многое пришлось нам уже пережить. Мы избавились от феодалов, аристократии. Одна эпоха сменилась другой. И впредь всё будет изменяться. Наверно, не сегодня-завтра мы наденем европейские шляпы. Вполне возможно, что будет даже принят специальный закон о культуре одежды для турок. Темп жизни ускорится, и мы станем походить на людей, живущих на Западе. А понятие «Запад» – это не только внешний вид. Приобщиться к западной культуре – значит перестроить все наши институты на западный манер, перестроить всё в наших головах, изменить весь образ мыслей, все наши суждения и представления…

– Я всё это понимаю, но вот со шляпами никак не могу смириться, – прервал Мазхар-бея хозяин бара. – Мы, турки, и вдруг наденем шляпы, которые ещё вчера называли ночными горшками. Чушь какая-то!

Мазхар рассмеялся:

– А как было с шароварами? Где они? От них осталось только воспоминание… Простые люди не придают таким мелочам большого значения. Как власти решат, с тем они и согласятся. Людям нужен хлеб – это прежде всего. А что на голову надеть, это уж дело десятое… К тому же все эти фески да папахи… Разве это наш национальный головной убор? Нет, это всё не наше. Просто те, кто стоял во главе государства, решили ввести такие головные уборы. А когда решался вопрос о запрещении носить фески, то поверь мне, недовольство проявляла лишь небольшая группа учёных-педантов, а не народ. Народ, как ягнёнок. Но учёные давно уже встали на сторону нового режима. Вот почему…

– Мы будем носить шляпы?

– Можешь в этом нисколько не сомневаться!

Фаэтон остановился. Мазхар так и не успел сказать хозяину бара того главного о Жале, что считал необходимым. Он вышел, пожав ему руку.

Мазхар не был у себя уже несколько дней, но его совсем не тянуло в опостылевший дом. Ничто более не связывало его с этим домом – ни жена, ни мать, ни даже сын.

Можно ли было радоваться возвращению к женщине, которая оказалась так глупа и беспечна, что потеряла драгоценный перстень? А он ещё заплатил за этот подарок бешеные деньги. Зачем? Для чего?.. Мазхар поморщился, вспомнив, как он мечтал, чтобы она бросилась к нему на шею с ласковыми словами…

В передней было темно. Мать, наверно, уже спала. Из спальни через неплотно прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Мазхар вспомнил разговоры матери об амулете, и его охватило чувство брезгливости. Рука, поднявшаяся было, чтобы открыть дверь, застыла. Что ему делать здесь, у этой женщины – неряшливой, лишённой какого бы то ни было обаяния? И она ещё надеется удержать его с помощью жалких средств, к которым прибегают разве что базарные торговки!

А может, повернуться и пойти к Жале? Но он тотчас отказался от этой мысли. Ведь Несрин, пожалуй, опять будет потом читать мораль его возлюбленной.

Он повернул ручку двери и увидел Назан, спавшую в кресле. Но что это? Она была явно накрашена и нарядно одета…

«А Назан не так уж плоха! И даже красива», – подумал Мазхар, глядя на жену пьяными глазами. Красива? Но что значила теперь для него эта красота? Ему нужна была не кукла, а живой человек, такой, как его Жале – жизнерадостная, пылкая, влекущая…

Вешая пиджак, он опять вспомнил слова матери об амулете и поглядел на жену, которая продолжала спокойно спать, уронив голову на плечо. Если мать сказала правду, то Назан должна была зашить амулет в серый пиджак. Что ж, завтра он наденет серый костюм и… Но неужели эта беспомощная женщина, которая боится даже собственной тени, могла решиться на подобный поступок? Ему вдруг пришло в голову, что мать, стараясь оклеветать невестку, могла сама зашить в его пиджак амулет. «У этой злобной женщины руки не чище чёрного языка». Ах, да всё равно, рано или поздно он узнает правду!

Переодеваясь, Мазхар нечаянно задел рукою стакан, стоявший на краю столика. Ударившись о медную решётку мангала, он со звоном разлетелся на мелкие куски. Назан вздрогнула и открыла глаза, ещё не понимая со сна, что произошло. Бедняга и думать забыла броситься мужу на шею. Она глядела на него широко раскрытыми от испуга глазами и не могла вымолвить слова.

– Что уставилась?! – заорал Мазхар.

Назан совсем растерялась, не зная, как поступить. И вдруг, неожиданно для самой себя, подбежала к мужу и подняла руки, пытаясь его обнять. Мазхар рассвирепел:

– С ума ты сошла, дурёха! Вместо того чтобы убрать осколки, она на шею бросается!

Вконец смутившись, Назан присела на корточки и стала шарить руками по ковру.

– Обезьяна! – бранился пьяный Мазхар. – Ишь размалевалась на ночь глядя! Надеешься, что тебя простят? Напрасно! Я не так глуп!..

Назан подумала: «Сказать бы ему хоть, что нашёлся перстень». Но нет, ей уже не хотелось ничего говорить. Зачем? Что это могло изменить? Ведь что она ни делала, как ни старалась, всё шло прахом…

Она поднялась и, держа на ладони осколки, вышла из спальни. Стоя над мусорным ведром, Назан горестно размышляла: «Как же мне теперь быть? Возвращаться в спальню? А может, переспать эту ночь в кладовке? И вообще спать там всегда? Но вдруг муж ещё больше разозлится?»

Она вспомнила, что лицо её накрашено. И зачем было это делать? Ведь он только посмеялся над ней, обозвал обезьяной…

Назан умылась и, тщательно вытерев лицо и руки, вернулась в спальню. Муж лежал в постели, отвернувшись к стене.

«Он не хочет меня видеть, – подумала Назан. – Зачем же ложиться с ним рядом?» Она убавила огонь в лампе и примостилась в кресле у окна.

Пьяный Мазхар не обратил на это никакого внимания. Ему хотелось скорее заснуть. Поспать бы хоть несколько часов, и пройдёт эта мерзкая тошнота. Он всегда чувствовал себя отвратительно, после того как пил в баре разные вина и ел непривычные закуски. В голове шум, внутри всё горит огнём. Мазхар закрыл глаза, но сон не шёл. Повернувшись на другой бок, он приподнял край одеяла и посмотрел на жену. Она плакала.

Назан было очень горько. «Может, – думала она, – поговорить утром с мужем обо всём откровенно. Если он больше не любит меня, то пусть отправит к тётке вместе с Халдуном». Она готова вернуться в любой день и час, когда он этого пожелает. Назан немного успокоилась и, вытерев глаза, поудобнее устроилась в кресле.

Мазхар вновь выглянул из-под одеяла. Теперь у жены был такой вид, словно она на что-то решилась. И вдруг его осенила догадка: «Ждёт, пока я засну! Ведь ей надо зашить этот проклятый амулет!»

Назан действительно ждала, пока он уснёт. Но только для того, чтобы вынуть амулет из серого пиджака и незаметно зашить подкладку. К чему теперь это? Всё равно ей придётся уехать к тётке, а без неё Мазхар может случайно обнаружить колдовство и возбудить судебное дело. Нет, самое разумное – вынуть амулет…