Томас Вульф - Обитатели старой Катобы

Одноглазый испанец ничего этого не увидел. Он разграбил деревню, прикончил нескольких индейцев и прошел на восемьдесят или сто миль в глубь материка, выискивая сокровища. Он обнаружил необитаемую местность, совершенно плоскую, с почвой из песчаного мергеля, увидел грубый безликий ландшафт, отличавшийся дикой суровостью, покрытый густым, кряжистым лесом — большей частью это были обширные пространства, поросшие долголистной сосной. По мере тогo, как он все дальше удалялся от побережья, почва становилась темнее и толще, она Желалась глинистой и клейкой, так что, когда пошел дождь, испанец выругался. На почве этой произрастали грубые травы, жесткий Плотный кустарник и подлесок; на ней родился также в достаточном количестве табак, Редкий запах которого вызывал у одноглазого европейца отвращение. Места эти изобиловали зверьем и дичью —голодать испанцу не приходилось; но он так и не нашел ни одного золотого самородка, ни даже куска изумруда.

Испанец выругался и повернул опять на восток к океану. Быстрокрылые утки высоко пронеслись над ним, устремляясь, как пули, к прибрежным топям. И все стихло. Огромная земля вновь погрузилась в молчание. На запасе, посреди величественных холмов, каких он никогда не видел, тени облаков скользили! над вечным диким простором; деревья с грохотом рухнули вдруг в темноту, вспенив чистый горный поток, разбудив миллиарды зрачков, подмигнувших в едином всплеске; что‑то зашевелилось, скользя и бубня, что‑то зловеще заулюлюкало в ночи… Тут был и громоподобный гул разбуженных крыльев, и симфония первозданной дикости, и здесь никогда еще не ступала нога человека.

Добравшись до своего корабля, испанец с радостью поднял паруса. Он был одноглазый и потому не увидал золота.

Выдержка, логика и спокойствие обитателей Катобы при ведении спора ставят их в ряд великих людей. Там, где более пылкий житель Южной Каролины или Миссисипи придет в ярость и полезет с кулаками на человека, который не поверит его слову или засомневается в его доводах, глаза катоба начинают светиться другим огнем — жаждой поспорить, шотландской любовью порассуждать. В этих дебатах быстро заявляются несколько интересных черт катоба: он прирожденный философ, и больше всего ему нравится поднимать абстрактные и трудные темы — такие, например, как природа истины, добра и красоты, суть собственности, проблема бога. Катобы стремятся «обдумывать все до конца», они стремятся «докапываться до сути» путем рассуждения, стремятся решать спорные проблемы мирно, прибегая к дипломатии и компромиссам. Обитатели Катобы — это, может, самые что ни на есть консервативные люди на земле, они почитаю авторитет, традицию и руководство; когда принимается какое‑либо решение, касающееся их, они выполняют его беспрекословно, а если принимается решение о войне — они будут драться с яростью маньяков.

До самых последних лет лих людей едва ли вообще задевала «иностранная» миграция—будь то миграция из любого штата или из Европы. Даже сегодня число граждан- катобов, «родившихся за границей», по сути дела, не принимается в расчет; штат Катоба имеет самый высокий в стране процент коренных жителей. Родословная ветвь

этой прослойки катобов восходит непосредственно к первым поселенцам — англичанам, немцам и шотландцам, особенно шотландцам Обращают на себя внимание два факта: широкое распространение в Катобе шотландских фамилий (Грэхэмы, Александерсы, Мас–Рэнсы, Рэмсэзы, Моррисонсы, Петтигрюзы, Пентлэндсы и т, п.), а также заметно выраженные шотландские черты в физическом обличье катоба— худая, угловатая, крупнокостная и размягченная в сочленениях фигура, длинный скачкообразный шаг, огромная жизнеспособность и выносливость, особенно среди горных жителей в западной части штата. И действительно, во время недавней войны ревизоры армии обнаружили, что Старая Катоба без особых трудностей поставляла для службы самых высоких солдат, средний рост которых на целых полтора дюйма превышал средний рост человека по стране. На основании этого не следует полагать., однако, как полагают некоторые педанты–филологи со свойственными этому роду людей жеманством и аккуратной неточностью, что Старая Катоба является сегодня якобы законченным географическим анахронизмом, краем, где обитают буйные головорезы елизаветинской эпохи, которые «распевают те же песни, что пели их предки в Англии четыре века назад, причем их манера исполнения осталась практически неизменной», или воинственные и безумноголовые кельты, которые мурлычут себе под нос те же баллады, что исполнялись их прапрапра- дедами при совершении набегов под стягом Брюсов на владения других народов.

Нет. Сегодняшний катоб не таков, и он не желал бы быть таким. Он не колонист, не поселенец, не пересаженный европеец; за три столетия, проведенных среди первозданной дикости, он сроднился с бескрайними и пустынными пространствами, которые теперь заселяет, за эти три столетия он приобрел силу и цвет этой земли, развил в себе характер, создал традиции и собственную историю. Эта история темна, она не известна миру, и ее не найти на страницах книг; но это прекрасная история, проникнутая героизмом, стойкостью и бессмертным молчанием земли. Она живет в сердце катоба, в его разуме, в его безвестных деяниях; и, сознавая это, он испытывает удовлетворение и вовсе не нуждается в балладах или армадах, чтобы с их помощью сорвать для себя ветку славы.

Он не испытывает потребности ораторствовать, потребности подтверждать или отрицать, афишировать свою мощь или достижения, ибо он одинок и скрытен в своем сердце, чрезвычайно мужествен по своему духу, ибо он живет один среди первозданной дикости, слушает молчание земли, знает то, что только он один знает, и он еще не сказал своего слова. Па миг он предстает перед нами, молчаливый и безвестный, в ослепительном озарении запечатленных событий: вот он в рядах вершителей Американской революции, а восемьдесят лет спустя мы видим его, овеянного еловой, но по–прежнему молчаливого, на полях сражений Гражданской войны. Впрочем, настоящая история катоба куда длиннее и оригинальнее, чем та, что прослеживается по вспышкам войн. Корни этой истории уходят на три столетия в глубь примитивной Америки, это странная и непостижимая история, на ней - печать чего‑то неизведанного и сверхъестественного, и нити ее тянутся — через нищету, тяжелые испытания, уединенность, одиночество, смерть и неописуемую храбрость — к первозданной дикости. Ибо именно первозданная дикость является матеью этого народа, именно посреди первозданной дикости эти странные и отрезанные от остального мира люди, которые еще не сказали своего слова, но которые заселяют огромные, необъятные пространства между Востоком и Западом, впервые познали самих себя до конца, именно посреди этой живой дикости они сталкивались друг с другом и на расстоянии десяти шагов убивали друг друга, и именно посреди первозданной дикости они все еще продолжают жить.