Менделе Мойхер-Сфорим - Путешествие Вениамина Третьего

«Я полагал, — говорит в одном месте Вениамин, — что богаче нашего арендатора не к чему и быть. Шутка ли! Такой дом, такое достояние! Четыре пары медных подсвечников, висячий шестисвечник с орлом наверху, два медных котла, пять медных кастрюль, целая стопка оловянных тарелок, чуть ли не дюжина томпаковых [6] Томпак — сплав меди с цинком. ложек, два серебряных бокальчика, посудинка для пряностей, ханукальный светильник, часы-луковица с двумя крышками и толстой цепочкой из ракушек, две коровы да еще третья стельная, два субботних кафтана и еще много всякого добра! Я был уверен, что единственный на свете мудрец — это реб Айзик-Довид, сын реб Арн-Иосла, мужа Соре-Златы. Шутка ли! Говорят, еще в молодости он знал толк в дробях! Он мог бы стать министром, улыбнись ему счастье. У кого еще, казалось мне, такое благообразное обличив, такой умильный говорок, как у нашего Хайкла Заики! Есть ли на белом свете другой такой знаток своего дела, такой воскрешающий из мертвых целитель, как наш лекарь, который, по слухам, обучался искусству врачевания у некоего цыгана из египетских чудодеев».

Словом, жизнь в местечке казалась Вениамину прекрасной, замечательной. Правда, жил он в нужде: и он сам, и его жена, и дети были разуты, раздеты. Но разве Адам и Ева стыдились своей наготы в раю? Однако удивительные рассказы о «красноликих израильтянах», о «десяти коленах» запали Вениамину глубоко в сердце, и с тех пор ему показалось тесно в местечке. Что-то влекло его туда, туда — в далекие земли. Всем сердцем тянулся он в те края, как тянется ручонками ребенок к далекой луне. Казалось бы на первый взгляд, ну что такое финик, пристав, ермолка, пейсы, еврей, задержанный поздно ночью в переулке, коза да соломенная крыша? И тем не менее все это произвело в нем серьезную перемену и способствовало тому, чтобы он осчастливил мир своим знаменитым путешествием. В жизни нередко приходится наблюдать, как незначительные обстоятельства становятся причиной больших и даже великих дел. Оттого что крестьянин посеял пшеницу и рожь, оттого что мельник смолол зерно, часть которого попала на винокуренный завод и превратилась в водку, а другая часть оказалась в руках шинкарки Гитл, которая поставила опару, замесила тесто, раскатала его и испекла пироги, оттого что финикияне много тысяч лет тому назад открыли способ изготовления стекла, из которого делают рюмки и бокалы, — вот вследствие всех этих, казалось бы, незначительных причин во многих городах появились не в меру ретивые общественные деятели и достохвальные воротилы…

Возможно, что в Вениамине тлела искра путешественника. Искра эта погасла бы, если бы события и дела того времени не раздули ее в пламя. Впрочем, если бы искра и не погасла совсем, то, не будь этих событий, она теплилась бы в нем едва-едва и Вениамин сделался бы в конце концов водовозом, в лучшем случае — извозчиком. Я встречал в своей жизни немало извозчиков и погонщиков, которые, право же, могли бы стать путешественниками, ничуть не хуже тех, что нынче кочуют по еврейским городам и местечкам… Но не в этом суть.

С тех пор Вениамин с особым рвением углубился в описание путешествий рабби Бар-Бар-Хоны [7] Бар-Бар-Хона — законоучитель Талмуда, живший в III в. н. э. по морям и пустыням. Позже он отыскал книгу Эльдада Гадони [8] Элъдад Гадони — еврейский путешественник IX в. , книгу «Путешествия Вениамина», лет семьсот тому назад ездившего чуть ли не на край света, книгу «Достопримечательности Иерусалима» [9] «Достопримечательности Иерусалима» — древнееврейская , с приложениями, а также книгу «Отображение мира» [10] «Отображение мира» — труд по космографии итальянского естествоиспытателя Госсуенса, переведенный на древнееврейский язык Маттатией де ла Кроти и опубликованный в Амстердаме в 1763 г. , в которой на семи страничках излагаются все семь премудростей и рассказываются чудеса обо всей вселенной и о разных ее диковинных созданиях. Все эти почтенные труды раскрыли Вениамину глаза и буквально преобразили его.

«Эти поразительные истории, — говорит Вениамин в своей книге, — приводили меня в восторг. Боже мой! — не раз восклицал я. — Если бы господь сподобил меня увидеть собственными глазами хотя бы сотую долю сего! Я уносился мыслью далеко-далеко…»

С той поры Вениамину и в самом деле стало тесно в Тунеядовке. Он всеми силами старался вырваться оттуда. Так созревший цыпленок начинает долбить скорлупу, дабы вылезти из яйца на свет божий.

По природе своей наш путешественник Вениамин был невероятно труслив: ночью он боялся ходить по улице, ночевать один в доме не согласился бы, хоть озолоти его. Отправиться чуть подальше за город означало для него попросту рискнуть жизнью, — мало ли что может случиться! Какая-нибудь ледащая собачонка внушала ему смертельный страх.

«Однажды, — рассказывает Вениамин, — как сейчас помню, случилось это летом, в знойный день: наш раввин с одним из своих приближенных пошел окунуться в речку, что течет за городом. Я и еще несколько мальчиков, моих товарищей, почтительно следовали за ним б полной уверенности, что мы с божьей помощью благополучно вернемся домой: мы целиком надеялись на раввина. Шутка ли, раввин, перед которым весь мир преклоняется, над которым и старшего-то нет! Человек, чей титул едва умещается на целом листке бумаги!..

Раввин, наш хранитель и защитник, уверенно шагал далеко впереди. Однако, когда он уже стал раздеваться, откуда ни возьмись налетел какой-то озорник и натравил на него свою собаку. Наш покровитель пустился бежать. Одной рукой он придерживал, извините за выражение, расстегнутые исподники, а другой — свою круглую стеганую шапку из шелкового плюша. Мы, мальчишки, и подавно перепугались. Уж если на удочку мог попасться такой кит, то о жалкой плотве и говорить не приходится! Собравшись с духом, мы ни живы ни мертвы, подобно оленям быстроногим, неслись с дикими воплями и криками, пока во глазе с нашим богатырем не домчались до города. Поднялся переполох, крики: «Горим! Бьют! Убивают!..» Никто ничего толком понять не мог…»

Предпринимая путешествие в дальние края, Вениамин решил прежде всего преодолеть в себе трусость. Он нарочно заставлял себя гулять по ночам в одиночку, нарочно спал в пустой комнате, умышленно часто уходил за город. Все это давалось ему нелегко, он даже отощал, осунулся. Поведение его и дома и в синагоге, его задумчивое, побледневшее лицо, частые исчезновения из города на долгие часы — все это многим показалось подозрительным: о нем заговорили, он стал предметом горячих споров. Одни горожане утверждали: Вениамин сошел с ума, рехнулся. Во-первых, доказывали они, Вениамин особенно острым умом никогда не отличался: ему всегда какой-то клепки в голове не хватало, во-вторых, в Тунеядовке вот уже несколько лет не было сумасшедшего. Ну мыслимо ли такое? Ведь это же истина: в каждом городе — свой мудрец, в каждом городе — свой сумасшедший. Тем более что и лето нынче невыносимо жаркое! Словом, все ясно: Вениамин, попросту выражаясь, свихнулся! Другие же, во главе с реб Айзик-Довидом, сыном реб Арн-Иосла, мужа Соре-Златы, твердили: «Нет! И опять-таки нет! Вениамин, правда, человек придурковатый и даже весьма придурковатый, но из этого еще никак не следует, что он неминуемо должен еще вдобавок и сойти с ума. Ибо, если бы это было так, то возникает вопрос: почему именно теперь, а не раньше? Наоборот, с гораздо большим успехом он мог бы рехнуться два года назад или в прошлом году, когда лето было не в пример жарче нынешнего. Что же касается истины, согласно кото рой Тунеядовка ничем не хуже других городов, то ведь опять-таки остается нерешенным вопрос: почему вот уже несколько лет город обходится без своего сумасшедшего?»