Стефан Жеромский - Луч

— Есть у вас внизу ресторан? — спросил у него Радусский.

— Как же, имеется.

— Принеси‑ка мне чаю, мяса, булок, масла…

Слуга молча таращил на него глаза.

— Чем ты так озадачен, любезный?

— Да откуда же, сударь, взять для вас чаю и мяса, коли ресторан закрыт?

— Почему же?

— Да ведь праздник…

— Верно, праздник. Ну что ж, посмотри, не поставлен ли у хозяев самовар, тогда ты и мне, по старому знакомству, стаканчик чаю, остальное уж бог с ним.

Коридорный бойко повернулся на каблуках, но затворил за собой дверь с медлительностью, не сулившей ничего хорошего. Радусский кончил одеваться, сел на кушетку и стал ждать. Прошло четверть часа, полчаса, а слуги все не было. Только после нового звонка он явился и с обескураженным видом доложил, что завтрака не будет.

— Хозяин в костеле, хозяйка тоже, ни повара нет, ни пани Франтишек, лакеи разбрелись кто куда. На кухне и огня‑то не разводили. Праздник, ваша милость.

— Твоя правда. А не знаешь ли ты, где в городе можно поесть? А то как попраздную я у вас этаким манером денька три, так, пожалуй, и ноги протяну. Не знаешь?

— В городе? Э… в городе не знаю. Я тут всего два месяца.

— Два месяца. Ну, а старший коридорный есть у вас?

— Есть старший, Валентий, так он тоже пошел в костел.

— Ну, нет ли кого‑нибудь другого?

— Вот разве пан швейцар, что на вокзал ездит. Да только не его это дело.

— А он здешний, давно тут живет?

— Должно быть, давно.

— Старый, молодой?

— Да уже в годах.

— Вот что, попроси‑ка его ко мне. Скажи, что у меня важное дело. Пусть не беспокоится, я его отблагодарю. Ступай и скажи, что я прошу его зайти на минутку.

Слуга ушел, и немного погодя в дверь постучали. Через порог переступил широкоплечий худой старик, с иссохшим лицом, поросшим, как и голова, седоватой щетиной.

— Изволили спрашивать, сударь? — сказал он, смерив Радусского профессионально лакейским взглядом, будто бы льстивым, а на самом деле испытующим и оценивающим. Он держался за дверную ручку, как бы давая понять, что не расположен к долгой беседе. На губах его застыло выражение укоризны: вот, мол, даже сегодня не дают ни минуты покоя.

Радусский пристально посмотрел на старика, затем сказал:

— Не знаю, может быть, я ошибаюсь: вы не пан ли Жолопович?

— Так точно, Ипполит Жолопович, к вашим услугам, — буркнул швейцар, сверкнув глазами из‑под насупленных бровей.

— Что за дьявольщина, почему на вас эта ливрея?

— Я служу здесь швейцаром, сударь.

— Господи, да что вы говорите! Ведь у вас был огромный магазин на рынке, один из самых крупных бакалейных магазинов в Лжавце. Как сейчас помню!

— Был магазин, — подтвердил Ипполит Жолопович, — но его уже нет.

— Что же случилось?

— Обыкновенная история у нас, купцов: обанкротился.

— Да что вы? И дошли до такой крайности, что пришлось браться за работу швейцара?

— И то еще хорошо… Мне и сюда, сударь, с трудом удалось устроиться. Что ж до банкротства, то я до сих пор еще с ним нг разделался. И сейчас еще на мне долги. Правда, небольшие, но все‑таки есть…

— Сочувствую от всей души, — сказал Радусский, протягивая старику руку.

Жолопович поклонился, но руки не подал.

— Ваша милость, — пробормотал он, — вы слишком добры… Мне, в моем положении… Что ни говори, слуга…

— Как вам не стыдно! Когда я был еще вот таким карапузом, мы у вас покупали цареградские стручки, леденцы и лакричные палочки. Я ведь здешний, хотя вы меня, разумеется, не знаете. Мой отец арендовал неподалеку отсюда поместье Немравое.

— Пан Радусский из Немравого? Эге — ге… Пан Радусский… Вашего покойного отца, сударь, я знавал. Помню… К праздникам он, бывало, брал у меня кое‑что из бакалеи, сахар, а случалось, и бочонок вина. А вы, сударь, откуда же к нам?

— О, я издалека.

Жолопович смотрел на него своими холодными глазами и молчал. Взгляд его выражал любопытство и удивление с примесью еле заметного неодобрения, точно перед ним был альбатрос с острова Борнео, тюлень или крокодил.

— Если у вас есть желание, пан Ипполит, посидите со мной, поговорим. Мне приятно вас видеть… от души говорю. Ни в самом Лжавце, ни во всех здешних местах у меня никого нет. Родные умерли, а вас я помню с детства, и вы — первый знакомый, которого я здесь встретил… Однако, послушайте, мне смертельно хочется есть, а в этом доме ничего нельзя достать. Не скажете ли вы мне, как попасть в ресторан?

— Гм… может, вы, сударь, не побрезгуете… ради такого дня. Хоть я сейчас и швейцар, но разговеться вам со мной можно. Сюда принести, или…

— Да что вы, право! Я сам готов напроситься к вам в гости. Идемте!

Жолопович повел Радусского за собой, предупредительно забегая вперед у каждой двери. Они спустились вниз, прошли через вестибюль во двор и попали в очень темный коридор. Старик отпер дверь и проводил гостя по лесенке в маленькую сырую каморку. Там стояла железная кровать, небольшой столик, покрытый скатертью и заставленный праздничной снедью. Придвинув к столу единственный стул, экс — купец усадил Радусского, а сам стал откупоривать какую‑то бутылку. Радусский окинул взглядом сырые стены, потом перевел глаза на оконце, прорезанное под самым потолком, и на кур, которые, тихо кудахтая, прогуливались за оконцем по двору. Жолопович до краев наполнил рюмки коньяком и, взяв в руки тарелочку с яйцом, произнес, сопя, длинный тост, доброй половины которого из‑за сопения не было слышно. Радусский в свою очередь пожелал ему всяких благ и после небольшой паузы попросил:

— А теперь, дорогой, расскажите, как это все случилось?

Старик, которого задели за больное место, беспокойно заерзал, налил себе вторую рюмку, опрокинул ее одним духом и только тогда ответил:

— Всему виной эта проклятая чугунка.

— Какая?

— Да вот эта наша лжавецкая железная дорога.

— Не понимаю! Новый вид транспорта обычно… ну… способствует расцвету промышленности.

— Расцвету промышленности, — повторил бывший купец, точно хотел затвердить это выражение. — Способствовал он или нет, я не знаю, но то, что мы тут все остались на бобах, это истинная правда.

— Да… но почему же?

— Потому, сударь мой, что в прежнее время Лжавец у нас был первый город на полторы губернии. Все товары в местечки и села шли от нас. Мы и цены устанавливали. А не нравится, говорили мы, так вали сам в Варшаву и доставляй товар сам в свою Козью Слободку. Так‑то. Вся шляхта, все, кто хотел получше одеться и покушать, покупали обувь, пальто, сюртуки, шубы, шапки в Лжавце, колониальные товары опять‑таки везли из Лжавца. Вы, сударь, учились здесь в школе, вы должны знать, что, к примеру, Джевинская улица была сплошь заселена сапожниками. Мастерская на мастерской, мастер на мастере, и у каждого по четыре, по шесть учеников. А что уж говорить о том, какие сапоги тачали эти мастера. Уж если сделает Винцентий Крупецкий непромокаемые сапоги, так охотник весь день может простоять по колено в болоте, и носки у него будут сухие.