Стефан Жеромский - Луч

Не прошло, однако, двух — трех недель вожделенного покоя, как на город, подобно искрометному фейерверку, посыпались новые номера, в которых некую категорию граждан, упорно именуемых «людьми доброй воли», призывали оказать «материальную и моральную поддержку» et cetera, et cetera. После этого действительно наступил конец. «Люди доброй воли» вздохнули спокойно и перестали пожимать плечами. У кормила упомянутого предприятия стоял некий пан Окладский, чиновник одной из губернских канцелярий, славившийся в городе своим острым пером. Дарование его проявлялось преимущественно в сатирическом жанре, — он пародировал произведения романтической литературы на особый лжавецкий лад — не столько остроумный, сколько порнографический, а также стряпал анонимные пасквили и карикатуры для варшавских юмористических журналов на предмет изобличения еретиков, тем или иным образом задевших губернское общественное мнение.

Редактор «Эхо» сбился с ног в погоне за глупым издателем, который отважился бы на рискованный шаг и не пожалел бы кошелька на войну с «Лжавецкой газетой», однако найти его в те времена было нелегко. Люди спали. Удалось лишь подбить нескольких добрых приятелей на складчину, благодаря чему «Эхо» и пробуди лось от летаргии; однако период оживления был недолгим. Прежде чем читатели решили, какой из газет отдать предпочтение, «Эхо» за недостатком материальной и моральной поддержки снова впало в летаргический сон.

Дела «Лжавецкой газеты» тем временем шли превосходно. У нее была тысяча с лишком подписчиков. Пять рублей в год с каждого подписчика давали пять тысяч годового дохода, а расход на бумагу и типографию покрывали объявления. Других издержек почти не было, поскольку портфель редакции составляли переработанные статьи из варшавских газет; их усердно подверстывал сам редактор, которого скорее можно было назвать главным закройщиком; в семейном кругу того же редактора строчили целые версты переводов английских романов, заполнявших фельетонный отдел газеты.

Направление «Лжавецкой газеты» было крайне, мы бы даже сказали чудовищно, дворянским, хотя и состоятельной буржуазии она не отказывала в праве на существование и подписку.

Губернские известия она простодушно черпала из ведомственных докладов, что гарантировало газету не только от репортерских уток, но и от вредного вмешательства не в свое дело; церковные новости она подхватывала непосредственно в передней духовных властей. Над рубрикой «Политическая неделя» работали ножницы, а уличные сплетни целыми коробами поставляли услужливые обыватели, нередко в избытке и при том бесплатно, с единственной целью — поболтать, сколько влезет.

Лавры и кругленькая сумма доходов «Газеты» не давали покоя редактору «Эхо». Прослышав о приезде Радусского, он с похвальной чуткостью на третий же день почтил его визитом. В первую минуту наш путешественник решительно отклонил предложение воскресить газету, которая и т. д. и т. п. Однако, когда экс — редактор, всеведущий по части доходов, ушел, Радусский задумался. На следующий день, взвесив все обстоятельства, он вызвал Окладского к себе. «Острое перо» немедленно явилось в гостиницу и согласилось на все условия, поставленные Радусским.

Условия эти существенно меняли направление газеты. Радусский предлагал решительно оставить все прежние замашки, избегать полемики с коллегой, а вместо этого наметить себе определенную цель и неуклонно стремиться к ее достижению. Он предложил две задачи: во — первых, чтобы газета занималась главным образом делами Лжавца и губернии; во — вторых, чтобы она тем самым давала материалы для печати о жизни, быте, труде и производительных силах глухого захолустья, интересы которого она призвана была выражать. Радусский надеялся, что, ведя, вернее, незаметно, но неуклонно направляя газету по этому пути, ему удастся со временем превратить ее в постоянный толковый источник сведений о провинции. Место пустых и банальных английских повестушек займут серии хороших очерков о фабричной и рудничной промышленности, о земледелии в крестьянских и помещичьих хозяйствах, о городских и сельских ремеслах, о крупной и мелкой торговле. Они должны были быть написаны живо и остроумно в виде путевых картин а 1а Гейне с зарисовками быта, описаниями домов, усадеб, хат, развалин, костелов, кладбищ, лесов, дорог, полей. Подобного рода статьи должны были отличаться ясным и красочйым языком, чтобы читатель легко их понимал н полюбил их. Читать их должен был серый рядовой человек из Лжавца и его окрестностей, а может быть, и живущий по ту сторону Сап или даже под самым Обжидлувком. Очерки со временем должны были уступить место серьезным статьям. В них газета должна была повести разговор о самых насущных нуждах: о куске черного хлеба и щепотке соли, о производстве всяких товаров, возможность сбыта которых надо было заранее изучить и сообщить об этом достоверные сведения. Одной из главных задач газеты должно было быть освещение современных экономических процессов, особенно тех, которые могли бы способствовать развитию экономики Лжавца и всей округи. Поскольку в городе существовала вторая газета, в изобилии поставлявшая городские и губернские сенсационные известия, «Эхо», по мысли Радусского, должно было уделять им как можно меньше места, политические новости коммен тировать как можно короче и яснее, а в местной хронике сообщать лишь о самых важных и интересных происшествиях. Таким образом Радусский рассчитывал сделать «Лжавецкое эхо» действительно полезным органом, в котором ярко изображалась бы жизнь одного из глухих углов родной страны.

Пан Окладский пришел в неописуемый восторг от этой программы, охотно согласился на жалованье редактора, которое должно было составить около двадцати рублей в месяц, и не возражал против условия отныне все свои произведения, как пародии, так и сатирические фельетоны, печатать в других изданиях.

Теперь Радусскому, как главе предприятия, предстояло найти литературного сотрудника, который осуществлял бы его программу, ибо сам он не обладал публицистическими талантами и не питал к журналистике ни малейшей склонности. Экс — редактор, знавший в Лжавце все и вся, назвал ему, впрочем, довольно неохотно, одного судейского чиновника, который будто бы что‑то пописывал, но не отличался ни бойким пером, ни пикантным остроумием.

В один из последних дней апреля, когда все формальности были выполнены, договор с типографией заключен и даже нанято помещение для редакции, Радусский отправился к молодому человеку, который должен был играть в редакции главную роль.

Выйдя на Засобную улицу, он попытался представить себе, что это может быть за человек, и его вдруг охватила тревога. Что, если им не удастся столковаться и придется искать сотрудника в Варшаве, а тот не будет знать ни города, ни округи, ни людей, ни отношений…