Элиза Ожешко - Господа Помпалинские

Я уже предвижу недоумение, даже возмущение читателя: как это я посмела tout simplement [186] просто (фр.). , без титула, герба и родового прозвания, представить нового члена почтенного семейства!

Но как это ни странно, нового героя нашего романа действительно не величают графом Дон — Дон Челн — Пом- палинским. Для близких он Поль или Павлик, а для посторонних «tout simplement» пан Павел.

Прискорбный факт этот объясняется весьма просто. Как на раскидистом вековом дубе, кроме больших, покрытых густою листвою ветвей, есть маленькие, скромные и чахлые веточки, так и на генеалогическом древе Помпалинских под главными, могучими и пышными ветвями разрослись бесчисленные боковые побеги, которые составляют всем известное удивительно плодовитое и чрезвычайно докучливое племя бедных родственников.

Увы! Кто из великих мира сего не имел, на свое несчастье, бедных родственников и не задавался тысячу раз одним и тем же вопросом: что делать с этим бесценным даром судьбы? Выставит за дверь или спря тать за печку? За дверь — пойдут пересуды да глупые насмешки; за печку — от глаз людских скроешь, да еды и одежды не наготовишься, а не ровен час — еще заглянет кто нибудь да увидит там голодного родича в отрепьях.

Люди по — разному поступают в подобных случаях, в зависимости от убеждений и характера. Павла Помпа- линского, который был листочком на одной из маленьких, боковых веточек генеалогического древа Помпалинских, его обласканные судьбой родственники не выставили за дверь, но если его существование и напоминало немного сидение за печкой, то на недостаток еды и одежды он пожаловаться не мог. Об этом говорили румяные щеки — верный признак сытости и здоровья, а также сюртук из тонкого, дорогого сукна, на котором поблескивала золотая цепочка от часов.

Павел Помпалинский, тридцатилетний мужчина, приятной наружности, не мог похвалиться изящным сложением: для этого он был слишком коренаст и широкоплеч. Но зато у него были красивые черные глаза, живые и блестящие; густые, темные кудри и свежий алый рот под черными усиками, а руки — большие, загорелые, но не огрубевшие от работы — носили следы старательного ухода.

При его появлении трое из присутствующих (ибо Мстислав продолжал дремать сидя, а граф Святослав не имел обыкновения проявлять любопытство) воскликнули хором:

— Qu’y a t il donc? Что случилось?

— Rien de très grave, — ответил Павел, вежливо, но непринужденно здороваясь со всеми. — Rien de très grave, madame la comtesse. Monsieur le comte César se porte parfaitement bien [187] Ничего особенного, графиня. Граф Цезарь чувствует себя отлично (фр.). .

Как видно, можно быть бедным родственником и объясняться по — французски. Иные благодетели не только кормят и одевают своих запечных жильцов, но еще и обучают французскому языку.

— Почему же ты приехал один, Павлик?

— Pourquoi donc êtes vous ici, Paul? [188] Зачем же вы приехали, Поль? (фр.)

— Вы уже все уладили с продажей Малевщизны?

— Неужели бедный Цезарий забыл захватить нужные бумаги?

Не ответив графине и графу Августу (это им принадлежали первые два вопроса), Павел вынул из кармана сюртука запечатанный конверт и с поклоном подал графине:

— Voici la lettre du comte César [189] Вот письмо от графа Цезаря (фр.). , — сказал он и обратился к аббату: — Нет, у нас были с собой все необходимые бумаги.

Потом, подойдя к камину, так ответил графу Святославу о продаже Малевщизны (ответ его до поры до времени будет непонятен читателю).

— Hélas, monsieur le comte [190] Увы, граф (фр.). , Малевщизну нельзя продать, потому что она лежит по соседству с имением генеральши Орчинской.

Граф Август сердито глянул на Павла, всем своим видом давая ему понять, что тог совершил оплошность, в присутствии графа Святослава упомянув эту фамилию. И в самом деле, главе дома на миг изменило его обычное бесстрастие. Лицо его дрогнуло, а глаза утратили свою ясность.

— Eh bien! [191] Ну, что ж! (фр.) А какое генеральша имеет отношение к продаже нашего имения? — спросил он с деланным спокойствием.

— Очевидно, имеет, если она сделала все, чтобы помешать продаже Малевщизны, — и это ей удалось.

Г раф Святослав нахмурился, отчего лицо его помрачнело, и, опустив глаза, стал не спеша помешивать золочеными щипцами в горящем камине. Для домочадцев это был верный знак, что он не желает продолжать разговор.

Но в эту минуту графиня, читавшая письмо, негромко вскрикнула, выронила его из рук и, прижимая к побледневшему лицу платок, зарыдала — сначала тихо, а потом все громче и судорожней.

— Au nom du ciel! Comtesse! Qu avez vous? [192] Ради всего святого! Графиня! Что с вами? (фр.) — воскликнул граф Август и, наклонясь всем корпусом и протягивая к плачущей графине руки, подскочил к ней.

— Что случилось, графиня? — вопрошал аббат.

Граф Святослав, выведенный из задумчивости, бесстрастно, как всегда, осведомился:

— Qu’y a t il donc? [193] Что произошло? (фр.)

Разбуженный Мстислав повторил, как эхо, дядюшкин вопрос и опять закрыл глаза.

Графиня, казалось, лишилась дара речи. Но вот, сделав нечеловеческое усилие, она отняла от лица платок, сквозь слезы посмотрела блуждающим взором на присутствующих, и с ее дрожащих, побелевших губ слетело одно — единственное слово:

— Книксен!

— Quoi? [194] Как? (фр.)

— Plaît il? [195] Что вы сказали? (фр.)

— Что вы сказали, графиня?

Тревожные вопросы градом посыпались на убитую горем женщину. Но, кроме этого одного загадочного слова, которое привело ее в такой ужас и смятение, она больше ничего не могла вымолвить.

— Книксен! Книксен! Книксен! — плача, вскрикивала графиня, но в конце концов без сил запрокинула голову на спинку кресла и застыла, не дыша, с поднятой грудью и закрытыми глазами.

— Du vinaigre, des sels! [196] Уксуса! Нюхательной соли! (фр.) Не впускать сюда слуг! — рявкнул Август.

— Ça passera, mais ça passera, assurément [197] Это пройдет, обязательно пройдет (фр.). , — на минуту очнувшись, пробормотал Мстислав.

Только аббат, всегда готовый поспешить на помощь страждущим, не растерялся. Наклонясь над страдалицей, он голосом самым нежным, на какой только был способен, стал ее увещевать:

— Успокойтесь, графиня, успокойтесь, покоритесь воле всевышнего! Постарайтесь и это тяжелое испытание встретить с подобающей христианке твердостью и силой духа.

Как солнце, выглянув из за туч, освещает землю, так лицо сраженной горем графини от слов аббата просветлело. Сделав над собой усилие, чтобы не разрыдаться, она открыла глаза, приподняла голову и, указав на письмо, лежавшее у ее ног, прошептала чуть слышно:

— Monsieur le comte, lisez ceci [198] Граф, прочтите это (фр.) .

Но снова, побежденная отчаянием, — ведь она была всего лишь человек! — закрыла лицо руками и тихо простонала: