Элиза Ожешко - Господа Помпалинские

Между тем гости переступили порог столовой, где уже восседала за столом генеральша, и перешептывания, жалобы и дрожь прекратились.

— Кажется, сегодня здесь немного прохладно! — воскликнула она при виде входивших. — Вам не холодно, гости дорогие? Ась? Сама-то я никогда не мерзну, но вы, мои дорогие…

— Нет, что вы, тетушка…

— Нисколько, бабуся…

— Совсем не холодно…

— Мне так даже тепло…

— Удивительно, до чего здесь печки хороши: такие большие комнаты — и всегда тепло…

— Да, да! Я уже давно подумываю, как бы свои переложить по здешнему образцу…

От таких заверений глаза у генеральши загорелись и забегали по сторонам. Тихо засмеявшись дребезжащим смехом, она еще глубже стала тискать в рот носовой платок.

— Что до меня, то к холоду я, сударыня, очень чувствителен, и по-моему здесь довольно прохладно, — подал последним голос Ворылло. — У меня руки совсем закоченели…

Разозленная дерзкой выходкой мужа, Сильвия совсем посинела. А генеральша, вытащив платок изо рта и впившись в Ворылло горящими глазами, выпалила:

— Руки холодные— сердце горячее! Сердце, значит, у вас горячее, сударь…

И, не договорив, обернулась к двери в гостиную, громко спрашивая:

— А где же граф Цезарий с Делицией? Куда они подевались? Почему их нет за столом?

«Почему»? Не так-то просто ответить… Дело в том, что, когда все направились в столовую, пани Джульетта — par mégarde конечно, — ничего не сказала дочери и та осталась в кресле. Цезарий тоже. Тревожно озираясь на исчезающих за дверью гостей, он все смотрел на свою очаровательную vis-à-vis, погруженную в созерцание бронзовой чеканной подставки от лампы. Уходить Це-зарию не хотелось, а оставаться тоже было неудобно.

«Хорошо бы пойти вместе с ней, — подумал он. — Но как это сделать? Она, кажется, и не собирается вставать».

Тут он вспомнил, что на званых обедах, где ему случалось бывать, мужчины подают дамам руку и ведут к столу. Может, и ему поступить так же? Легко сказать! У него дух замирал при одной мысли об этом. Но вот, поколебавшись, он встал, а за ним — Делиция.

— Какая чудесная чеканка! — промолвила она, указывая пальчиком на бронзовую подставку.

— Да, очень красиво! — ответил граф, и с минуту они стояли неподвижно друг против друга: она с глазами, устремленными на лампу, он — на нее.

Последний гость уже исчез в дверях столовой. Дели-ция отвела взор от лампы и, опустив руки вдоль платья, медленно отошла от стола. Она шла так медленно, что у Цезария было достаточно времени на размышление. И он, с внезапной решимостью сунув шапокляк под мышку, подал другую руку величаво выступавшей девушке. Сердце у него бешено колотилось и, казалось, вот-вот выскочит из груди, когда прикрытая кисейным крылышком белая рука легла на черный рукав его фрака и тихий мелодичный голос спросил:

— Вы долго пробудете в наших краях?..

— Да… Нет… Не знаю…

— Потому что, если вы не очень скоро умчитесь опять в этот свой высший свет, который я знаю только по рассказам… — продолжала Делиция, потупив глазки и очаровательно улыбаясь.

— Мне бы хотелось как можно дольше не уезжать отсюда! — вырвалось у Цезария.

— …то, быть может, посетите своих соседей? — закончила Делиция. — Мама всегда рада гостям, и нам будет очень приятно…

— С удовольствием… — начал Цезарий, но Делиция перебила его с кокетливой улыбкой.

— Ах, обманщик, разве это может вам доставить удовольствие!

— Клянусь вам! — горячо воскликнул граф, и с этими словами они вошли в столовую.

Все места за столом, кроме двух, были заняты, и молодая пара уселась рядышком. Соседом Цезария с другой стороны оказался Ворылло; дальше сидел Павел, который, наклонясь за его спиной к Цезарию, шепотом спросил:

— Почему ты не оставил шляпу в гостиной?

Цезарий сконфузился и хотел уже вскочить из-за стола, чтобы избавиться от злополучной шляпы, но тут Ворылло обернулся к нему и сказал без обиняков:

— Поздравляю, граф; от души рад, что вы не продали Малевщизну.

Это помешало Цезарию исполнить свое намерение, и, окончательно сбитый с толку, он положил шляпу на колени, промямлив:

— Я тоже доволен… я люблю деревню, особенно Малевщизну…

— Грех не любить такое имение! — заключил Ворылло.

В стороне, на маленьком столике, Леокадия из большой серебряной миски разливала суп по тарелкам настоящего саксонского фарфора. Амброзий разносил тарелки со странной розовато-мутной жидкостью, в которой плавало несколько сиротливых крупинок. Гости дружно взялись за ложки и с аппетитом (быть может, притворным?) принялись хлебать тепловатую водицу. Только Ворылло, отведав это непонятное на вид и вкус кушанье, преспокойно отложил ложку и продолжил начатый разговор:

— Малевщизну ваш дед купил у камергера В., человека редкой души, прямо, можно сказать, святого. Их семье имение принадлежало с незапамятных времен. И некогда там собирались просвещенные умы со всего уезда. Происходили даже шляхетские сеймы, конфедерации…

Цезарий внимательно слушал своего соседа.

— Я ничего не знал об этом… Как интересно! — сказал он.

— Интересно… — повторил Ворылло и как-то печально посмотрел на Цезария. — Не годится память о прошлом в чужие руки отдавать. Вот почему я искренне рад, что вы не продали Малевщизну.

— Я тоже, — сказал граф. — Вот приеду туда, непременно осмотрю старый дом и залу…

— То-то же! — буркнул Ворылло.

Цезарий задумался, ложка его застыла над тарелкой, а глаза машинально следили за редкими крупинками, плававшими в розоватой водице. Видно, рассказ Ворылло задел его за живое. Из задумчивости его вывел мелодичный голосок Делиции:

— И мы тоже… очень рады, что вы не продали Малевщизну, — с очаровательной улыбкой прощебетала Девушка. — Теперь уж вы bon gré mal gré [316] волей-неволей (фр-). наш сосед…

Слова, вернее, тон, каким они были сказаны, заставили Цезария обернуться к своей соседке.

— Вам в самом деле это небезразлично? — с блаженной улыбкой спросил он.

— Конечно, нет, — Делиция кокетливо улыбнулась. — У нас здесь совсем нет общества, а людей, с которыми…

— Но ведь вы меня почти не знаете, — робко заметил Цезарий.

— Разве для этого много времени нужно?.. Разве сердце не подсказывает, кто нам друг, а кто нет?..

Цезарий просиял.

— Значит, и вы верите голосу сердца, — чуть слышно сказал он и, словно вспомнив о чем-то неприятном, печально продолжал: —А мне вот твердят, что порывы сердца надо смирять ради интересов семьи и кто иначе поступает, тот bon à rien

То ли от волненья, то ли сдерживая смех, Делиция быстро поднесла платок к губам. Но, тотчас овладев собой, она подарила графа долгим взглядом и спросила:

— А вы как думаете?

— Мне очень трудно не прислушиваться к голосу сердца, поэтому мама всегда говорит: mon pauvre…