Элиза Ожешко - Господа Помпалинские

Он закрыл руками лицо и долго сидел молча.

— Знаешь, Павлик, когда я не вижу ее, мне кажется, будто солнце зашло и наступила непроглядная ночь… — Он говорил тихим, мечтательным голосом. — Как я их всех люблю… Как люблю! Смотрю на пани Джульетту, и мне кажется, что у меня есть мать… А отца Делиции я почти каждую ночь вижу во сне… Какое сердце у этого человека! Знаешь, Павлик, я готов ухаживать за ним, как слуга. А ради нее, ради Делиции, чего бы я не сделал! О, моя дорогая! Моя красавица! Белоснежная, чистая розочка! Они совсем тебя не знают! Боже, чего они только не говорили про тебя!

Последние слова он произнес совсем тихо, почти шепотом, и в его глазах, сиявших чистой бирюзой, блеснула слеза.

— Нет! — закричал он. — Я ни за что не расстанусь с ней! Не откажусь от нее!.. Я не могу расстаться с ними! И зачем только я родился Помпалинские? — в раздумье сказал он. — Заснуть бы и проснуться кем-нибудь другим, кем угодно… свободным, сильным и… женихом Делиции!

Павел усмехнулся, но ничего не сказал, хотя у него чуть не сорвалось с языка, что, окажись Цезарий каким-то чудом не Помпалинским, не видать бы ему Делиции как своих ушей. Впрочем, он и сам был сегодня не в духе.

— Видно, такова участь всех влюбленных Помпалинских. На пути их счастья — тысячи преград, — сказал он, вставая. — Думаешь, мне, брат, весело? Так весело, что хоть камень на шею да — в Вислу! Только смелости не хватает.

Павел старался говорить шутливо, но в его голосе сквозило неподдельное страдание, а всегда веселое лицо было печально. Цезарий вскочил с кресла и обнял его за шею.

— Что с тобой, Павлик? Я никогда не видел тебя таким грустным! Неужели ты тоже влюблен? — спросил он, понижая голос.

— Эх, сегодня как-то особенно тянет излиться… — ответил Павел. — Когда сердце переполнено — чувства просятся наружу… Вот ты, Цезарий, знатен и богат, а я всего-навсего — бедный воспитанник твоего отца, но мы с тобой оба одинаково несчастны! Да, я люблю красивую и добрую девушку, а ей грозит чахотка, оттого что она голодает и дышит табачной пылью…

Цезарий остолбенело смотрел на друга, который при последних словах схватился за голову. Но когда Цезарий полез в карман за кошельком, он остановил его:

— Не надо. Это не поможет! Они не примут милостыни!

Цезарий опечалился. Он так близко к сердцу принял несчастье друга, что на время забыл о своих собственных горестях.

— Павлик! — с мольбой сказал он. — Сведи меня к ним, познакомь с ее родителями, может, они не откажут ся от моей помощи…

— Нет, дорогой Цезарий, это невозможно! Я и сам еще не был у них, хотя уже полдня в Варшаве и все сердцем рвусь к ней… Только издали видел, как, блед ная, похудевшая, она спешила на фабрику. А проход:; мимо ворот, за которыми я спрятался, кашляла…

— Павлик, почему же ты не идешь к ним?

— Не могу и никогда больше не пойду! Никогда! — с отчаянием вскричал Павел.

— Но почему? Почему? — допытывался Цезарий.

— Разве я имею право допустить даже мысль о же нитьбе.

— А почему бы нет?

— Ах ты, наивное, неопытное дитя! — с печальной и чуть насмешливой улыбкой молвил Павел. — Чтобы воздвигнуть семейный алтарь, выражаясь высоким стилем, требуется…

— Что? Ну, что?

— Крыша над головой да кусок хлеба.

Цезарий задумался, а когда он заговорил, в его голосе звучала просьба.

— Павлик, разве я не могу тебе помочь?

Павел поцеловал его в лоб.

— Нет, Цезарий! Знаешь, что мне нужно? Несколь ко тысяч рублей, чтобы обучиться ремеслу и начать ка кое-нибудь дело… Откуда ты их возьмешь? Раздавать яблоки и булки бедным ребятишкам на улице, покупать книги возами или дарить мне и Фридерику золотые часы — это тебе по карману, но помочь в беде человеку, устроить его судьбу, оказать услугу, требующую немалых денег, ты не можешь — таких средств у тебя нет..

Павел еще раз поцеловал двоюродного брата и со шляпой в руке направился к двери. Но Цезарий, слушав-шии его в глубокой задумчивости, вдруг вскочил и схватил его за плечо.

— Почему я не могу тебе помочь? Разве у меня нет денег, чтобы, как говорил старый Книксен, делать добро, не яблоки и часы дарить, а приносить людям настоящую пользу? Почему я не могу помочь тебе и твоей любимой? Почему? Разве у меня не достаточно средств? Разве я не унаследовал от отца, как и Мстислав, огромное состояние? Разве Малевщизна с пятью фольварками — не моя собственность? — одним духом выпалил он, и глаза у него загорелись гневом, обидой и недоумением.

— Придет время, ты сам ответишь себе на эти вопросы, Цезарий, — сказал Павел. — Я — бедный родственник и до сих пор живу в вашем доме из милости, как же я могу сказать правду? Если я открою тебе глаза, меня заподозрят, что я это сделал из корысти, чтобы воспользоваться твоей добротой, и сочтут неблагодар ным и предателем. До свидания!

Он ушел. Цезарий печально, понуро стоял посреди комнаты.

Из задумчивости его вывел слуга, который принес на подносе изящный, благоухающий конверт. Обрадованный Цезарий торопливо схватил письмо и прочел следующее:

«Две одинокие женщины в чужом, незнакомом городе ждут посещения своего друга — графа Цезария».

А внизу — инициалы: Дж. К. Значит, писала не Делиция, а ее мать. Но Цезарию было все равно: он в восторге прижал письмо к губам и через несколько минут уже мчался в гостиницу «Европейская».

Прошла почти неделя. Цезарий то был на верху блаженства, то впадал в отчаяние, то принимал твердое решение, то снова сомневался и колебался. Домочадцы его не видели. Он по целым дням пропадал в «Европейской» у двух приезжих дам из Литвы или бесцельно бродил по городу, погруженный в свои думы и заботы, не замечая оборванных уличных ребятишек, которые выклянчивали свое обычное подаяние — яблоки и медяки. Возвращаясь домой поздно вечером, Цезарий искал общества Павла, но тот был в последнее время мрачен, молчалив и избегал его, как и прочих членов графской семьи.

Однажды утром Павел зашел в спальню молодого графа и увидел, что тот сидит перед зеркалом и старательно присыпает пудрой свое длинное скуластое лицо. И хотя на душе у Павла кошки скребли, он не мог удержаться от смеха.

— Что ты делаешь?

Цезарий смутился:

— Видишь ли, Павлик, только не смейся надо мной, — я ведь некрасивый, и лицо у меня какое-то темное, все в пупырышках, а Делиция вчера сказала, что ей нравятся мужчины с белой кожей…

В другой раз Павел встретил влюбленного юношу на улице с огромным букетом оранжерейных цветов.

— Красивые цветы! — заметил Павел.

— Это для нее, — прошептал Цезарий. — Она обожает цветы и грустит без них… Знаешь, Павлик, я счастлив, когда могу доставить ей хотя бы самое маленькое удовольствие…

— Все это хорошо, но что же дальше?