Александр Ванярх - Иван

— Может, и эта, сколько раз проезжал мимо и никогда бы не подумал, что дочь моя там зарыта. А что мала — так в степи березы не растут, эта каким-то чудом выжила, может, поэтому и мала, попробуй-ка один всю жизнь. Только ты говорил, что не далеко, от моего дома, а мы, почитай целый день ехали, скоро вечереть начнёт, — как-то совсем обреченно закончил дед. Но потом уже с закипающим раздражением продолжил: — Дурак был твой отец, царство ему небесное, хоть о мертвых так и не говорят. Кому он что доказать хотел, а вот же угробил две жизни!

— А может, он и доказывать ничего не хотел, а просто боялся, потому как кого-то «порешил», как он сам сказал. Только тут опять тайна, которую я узнаю у одной женщины, письмо у меня к ней. Вот сделаем это, и займусь другим, все узнаю, иначе и приезжать незачем было.

— Сказывают, что ходил какой-то солдат и убирал могилку, а потом перестал. Может, отец, что говорил об этом? — спросил Василий Лукич.

— Не знаю, отец говорил, что знал об этом месте только один человек, его фронтовой друг, может, он и ходил.

— Неужто ты сам и сжег отца своего? И не страшно было? — старик даже повернулся к парню.

— Еще как страшно! Но ведь я клятву дал. Да и рядом никого не было, дядя Витя уехал, а когда я его стал вызывать снова, то прошло почти шесть дней, от дяди Егора уже запах пошел, я и сделал. Страшно, ой как было страшно! А вот когда большая куча дров, на которую я уложил отца, сильно разгорелась и тело начало двигаться, пошел черный смрадный дым — тогда уж я не выдержал и убежал в избу. Вы бы слышали, как собака наша, Буран, выла, жуть! А потом все остальное мы с дядей Витей сделали.

Повозка, если ее можно так назвать, уже подъезжала к березке, когда значительно похолодало. Ветер, дувший почти с востока, медленно переходил на северный и с каждым часом слабел.

— Пр-р-р-р, — закричал дед, и лошади сразу же остановились.

Мужчины сошли прямо в грязь, резиновые сапоги провалились в черную жижу почти по косточки. Василий Лукич распряг лошадей, а парень медленно пошел к березе. Теперь ветер дул ему прямо в лицо, дождь мелкими крупинками хлестал по худым впалым щекам, но юноша шел, не опуская головы, и непонятно было, плакал он или это дождевая вода заливала его глаза. Только губы, искривленные болью, выдавали его состояние. Да, он плакал, плакал беззвучно, и оттого все выражение его лица, фигуры с опущенными плечами, но высоко поднятой головой говорило о смешанном чувстве горя и протеста, он не хотел, чтобы так случилось, вся его суть протестовала. Но все уже свершилось, и в том была его трагедия. Он шел к первому своему горю, могиле матери, а за спиной его, на передке повозки, в обитом кровавым материалом ящике второе — пепел отца. Иван привез его сюда, выполняя волю отца, чтобы вот тут, под этой березкой, соединить их в одной могиле.

Вот и березка, она только издалека казалась маленькой, а когда Иван подошел к ней, то крона ее начиналась почти над головой парня. Иван стал прямо в лужу возле могилки и прошептал: «Здравствуй, мамочка, это я к тебе пришел, твой Ванятка, сыночек, ты слышишь меня, я знаю, иначе зачем же я ехал столько дней и ночей? Жизнью своею я обязан тебе и я этого никогда не забуду», — но последние слова он уже не смог сказать — слезы душили его, и Иван заплакал, еле слышно всхлипывая.

Василий Лукич сразу не пошел вместе с Иваном, — боялся, что не выдержит. Он сначала снял крест с передка, поставил возле передка лопаты, повернул лошадей, освободил от сена переднее корытце, из мешка насыпал туда ячменя, накрыл лошадей мешковиной, и только тогда, взяв на плечи довольно увесистый крест, а под мышку обе лопаты, пошел к березе.

А дождь уже переходил в крупинки льда, изредка летели снежинки, обыкновенный по здешним местам осенний день спокойно и безразлично переходил в пасмурный вечер, чтобы потом так же спокойно перейти в еще более холодную и неприветливую ночь.

Вернулись дед с внуком в заброшенный богом и людьми хуторок уже под утро. Подмораживало, шел мелкими пушинками снег, но грязь была такая, же непролазная. Василий Лукич заехал своей «колесницей» прямо во двор, и Иван, соскочив с передка, помог ему распрячь лошадей. Завели их в конюшню — протерли бока и спины мешковиной, дали сена и только потом зашли в избу. Дед включил свет и начал растапливать печь.

— Вот, слыхал я по радио, что нашим русским газом уже французы топят, а у нас как топил мой прадед бурьяном да соломой, так и мы до сих пор топим. Вот дал бог дровишек, да малость угольку запасся, а то совсем бы невмоготу стало. Газ-то от вас из Сибири идет, небось, вы-то хоть вдоволь имеете?

Иван молчал. Сидел, опустив голову почти до колен и, задумавшись, медленно покачивался из стороны в сторону.

— Ты что, уснул, что ли? — громко спросил дед. — Говорю, у вас-то газом топят?

— Каким там газом, у нас дров навалом.

— Так ить дрова — это лес, природа, опять-таки мебель, строительство, не резон сжигать-то, а газ у вас сам в болотах булькает, бывал я там на Чулыме, значит, своим русским фигу, а французам «нате на блюдечке»!

Разговор не получался. Иван думал о чем-то своем, а может и устал: почитай, две ночи не спавши.

Наконец печь разгорелась, и Василий Лукич поставил чайник.

— Говоришь, отец твой сам сказал, что кого-то порешил тут? — опять спросил старик. — Был тут один случай, но значительно позже того, как исчез твой отец. А вообще везет нам на правителей дураков, вот и те измывались над народом, пока их кто-то не кокнул.

— А как «кокнул»? — спросил Иван.

— Да топором, видать, и зарубил.

— Ну, нет, чтобы дядя Егор да топором! — закачал головой Иван. — Он даже курицу резать боялся, а я запросто.

— Дак тебе сколько лет?

— Шестнадцать, в десятый класс я перешел, — гордо сказал Иван.

— А ты знаешь, сколько отец твой немцев угробил на войне? У него даже два боевых ордена было да медалей штук десять, если не более.

— Дак то — на войне!

— Да ладно, что я, настаиваю, что ли? Вот интересно, что ты-то дальше делать будешь? Может, тут останешься, все же родина как-никак, ты тут родился, родители тут твои жили, да и могилка опять сиротой останется, я же не вечный, — проговорил Василий Лукич, усаживаясь рядом с Иваном.

— Нет, дедуля, сначала я выполню слово, данное дяде Егору, а там видно будет, — и он принес рюкзак, вытащил из него деревянную шкатулку, развязал веревку, которой она была обмотана, и показал деду большой толстый конверт.

— Вот это вручить еще надо, — сказал и протянул деду.

Василий Лукич взял пакет, надел очки и прочитал: «Исаевой Рите Ивановне». И тут вспомнил, что при встрече с той женщиной Егор почти вскрикнул: «Рита!», значит, опять она, подумал Василий Лукич. А посмотрев на адрес, сказал: