Теофиль Готье - Даниэль Жовар, или Обращение классика

Нельзя было быть более ископаемым и допотопным, чем он. Если бы он написал книгу и предпослал ей предисловие, то на коленях просил бы у публики прощения за допущенную вольность, он говорил бы: «неумелые очерки», «беглые зарисовки», «робкие прелюдии»; сверх перечисленных нами верований, он еще верил в публику и в будущие поколения.

Чтобы закончить этот долгий психологический анализ и дать полное представление о человеке, мы добавим, что он очень приятно пел «Речку Тахо» и «Чувствительную женщину», что он декламировал монолог Терамена [13] Терамен — персонаж трагедии Расина «Федра». так же хорошо, как расхваливал бороду господина Демуссо, что он с большим успехом рисовал нос Юпитера Олимпийца и очень мило играл в лото.

В этих очаровательных и патриархальных занятиях дни господина Даниэля Жовара, вышитые шелком и золотом (старый стиль), протекали похоже один на другой; у него не было ни блужданий души, ни мужской страсти в его мужской груди; он еще не молил женщину о праве прижать к ее коленям свое чело гения. Он ел, пил, спал, переваривал и классически справлялся со всеми жизненными функциями: никто не мог догадаться, что под этой грубой оболочкой кроется великий человек будущего.

Но достаточно искры, чтобы зажечь пороховую бочку; юный Ахилл пробудился при виде меча; вот как пробудился гений знаменитого Даниэля Жовара.

Он пошел во Французский театр на какую‑то пьесу, чтобы воспитать свой вкус и усовершенствовать дикцию; хотя я и хорошо знаю, какая это была пьеса, но я не скажу об этом, так как боюсь слишком точно определить персонажей, и он сидел, тридцатый по счету, на одной из скамей партера, погруженный в самого себя и внимательный, как провинциал.

В антракте, хорошенько протерев толстый отцовский роговой бинокль, отделанный сафьяном, он начал осматривать редких зрителей, рассеянных тут и там по ложам и галереям.

В аванложе молодой щеголь, небрежно помахивая золотым с эмалью биноклем, пыжился и важничал, не обращая никакого внимания на все устремленные на него лорнеты.

Он был одет особенно эксцентрично и изысканно. Из‑под сюртука странного покроя, нарочито неряшливо сшитого и подбитого бархатом, виднелся ослепительно яркий жилет, вырезанный наподобие средневековой курточки, черные обтянутые брюки отчетливо обрисовывали бедра; золотая цепочка, похожая на рыцарскую орденскую цепь, качалась на его груди; голова поднималась прямо из шелкового галстука, так что не видно было полоски белья по моде того времени.

Можно было подумать, что это портрет работы Франца Порбуса [14] Порбус Франц, старший (1540–1580) — фламандский художник, отец Франца Порбуса младшего. . Волосы, подстриженные на манер Генриха III; борода веером, брови, поднятые к вискам, кисть руки длинная и белая, с широким перстнем в готическом стиле; не было упущено ничего, иллюзия создавалась полная.

Сначала Даниэль Жовар очень долго колебался, до такой степени это платье придавало молодому человеку несхожий с прежним облик, но затем он понял, что этот блестящий денди не кто иной, как его товарищ по коллежу Фердинанд де К.

Читатель, я вижу, как ты презрительно кривишь губы и вопишь о неправдоподобии. Ты скажешь, что бессмысленно сажать в аванложу Французского театра красавчика новой школы и, к тому же, в день представления классической трагедии. Ты скажешь, что только необходимость показать его моему герою, Даниэлю Жовару, заставила меня прибегнуть к столь искусственному приему. Ты наговоришь еще много всяких других вещей. Но… как рыба на конфету, я, честью вам клянусь, плевать готов на это, ибо в одном из карманчиков моей логики у меня хранится (и я могу бросить его тебе в лицо) самое за-

22 Французская новелла, т. / 667

мечательное доказательство, которое могло быть представлено обвиняемым.

Вот всепобеждающая причина, по которой Фердинанд де К. находился в этот вечер во Французском театре.

У Фердинанда была любовница, некая донья Соль, находившаяся под опекой доброго сеньора, дряхлого почтенного ревнивца, с которой ему удавалось встретиться лишь с трудом и всегда под страхом каких‑либо неприятных случайностей.

Вот почему он и назначил ей свидание во Французском театре, ибо это было самое пустынное и наименее посещаемое место всех пяти частей света, включая Полинезию; терраса Фейя- нов и каштановая роща у воды получили столь широкую, можно сказать общеевропейскую известность, как места пустынные, что там нельзя сделать и трех шагов, чтобы не наступить кому‑нибудь на ногу или не задеть локтем чувствительную парочку.

Уверяю тебя, что у меня нет другой причины, и я не стану ее искать, так что будь любезен удовольствоваться этой.

Итак, продолжим нашу правдивую и удивительную историю. Щеголь вышел в антракте, ничем не примечательный Даниэль Жовар тоже; щеголи и личности непримечательные, великие люди и педанты часто делают одно и то же. Они случайно встретились в фойе. Даниэль Жовар приветствовал Фердинанда первый и пошел к нему навстречу; когда Фердинанд увидел этого нового «поселянина с Дуная», он одно мгновение поколебался, готовый уже повернуться на каблуках, чтобы не быть обязанным узнавать его; но, оглядевшись кругом и убедившись, что фойе безлюдно, он примирился с неизбежным и остался мужественно ждать своего товарища; это один из благороднейших поступков, совершенных в жизни Фердинандом де К.

Обменяйщись несколькими словами, они, естественно, заговорили о представляемой пьесе. Даниэль Жовар благожелательно восхищался ею и был крайне удивлен, узнав, что его друг Фердинанд де К., к которому он всегда питал большое доверие, был совершенно противоположного мнения.

— Мой дорогой, — сказал он ему, — это не просто старье, это рухлядь эпохи Империи, рококо, помпадур; нужно быть мумией или допотопным животным, членом Института или скелетом из раскопок Помпеи, чтобы находить удовольствие в подобной ерунде. Холод от этого такой, что бьющий фонтан на лету замерзнет. Эти длинные нескладные гекзаметры, словно хромые инвалиды, что под руку возвращаются из кабачка, один несет другого, а мы должны выносить все; право же, это, как сказал бы Рабле, нечто подтирочное; эти болваны существительные со своими прилагательными, следующими за ними как тень, жеманные перифразы со своими перифразочками, несущими им шлейф, снисходительно красуются перед публикой, невзирая на все страсти и события драмы; и потом эти заговорщики, орущие во все горло под сводами дворцов тиранов, ста