Андрей Платонов - Лампочка Ильича

Моя фамилия Дерьменко. Идет она от барского самоуправства: будто бы предки мои в давнее время с голоду ели однажды барские тухлые харчи-дерьмо, оттуда и пошло Дерьменко.

Наше село Рогачевка от города шестьдесят верст; расположение имеет вкось по реке Тамлыку, что втекает в другую речку Усмань.

По преданию говорят, что Тамлык, иначе сказать Тимурлык, по-татарски значит «маленький сын Тимура». А Тимур, как исторически известно, был предводитель татар, кои в старые времена здесь скакали по степям и пользовались их сладкими травами для своих коней. А Усмань у татар значит «красавица». И вот будто бы Тимур влюбился раз в степную красавицу гречанского роду, родил от нее сына Тимурлыка и ускакал бить балканцев. Гречанка от горя иссохла и умерла вместе с сыном-ребенком; вернувшийся Тимур так затосковал по своей скончавшейся любимой семье, что велел войску своему и пленным горстями насыпать два памятных кургана, а сам Тимур носил и сыпал землю мечом.

И до сей поры у нас есть два жутких холма – один побольше, другой поменьше. Уже давно стерлась тоска в сердце Тимура, а курганы все стоят, и их не стерли ни ветер, ни вода.

Вот что значит сердце человека!

Когда я гляжу на эти курганы, у меня начинается тоска, – и я чувствую в себе добросовестность.

Вот на этом знаменитом месте стоит наша Рогачевка – небогатое село.

От помещика Снегирева остался у нас сад в пятнадцать десятин – хороший сад, и дерева не старые. А как стало им пользоваться общество, вижу – гибнет сад: ни окопки, ни обмазки, никакого хозяйственного ухажерства, – плод еще зеленый, а уж ребятишки все вдрызг обломали, оборвали и поносом изошли.

А зимой зайцы кору лущат, – еще год-другой – и усохнет сад, и пропадут чудеса его плодородия.

Думал я сильно, за всех, и враз схватила меня догадка :

«Надобно крепкую, мудрую артель – и взять у общества сад. А мужики подходящие есть».

И еще было у меня мечтание – построить у нас на Рогачевке электростанцию, и чтобы при ней была мельница с просорушкой и обойкой. Это было бы очень способно для крестьян. У нас стоят семь ветрянок – все у кулаков; берут по четыре фунта с пуда, да ещё когда ветер, а в летнее время ветры жидкие, – иной раз с голоду насидишься, хоть и есть зерно. Да и электрический свет даст селу интересное увлечение.

Сам я проходил в красноармейцах курсы электротехники сильных токов, а брат мой тоже любитель этих делов и знаток своему разуму. А до службы в войске я пять лет трубил линейным монтером на городской электрической станции, оттуда у меня и пошел интерес ко всяким механизмам и таинственности, с той же поры скучно мне на деревне и напрасной кажется бедность ее.

Собрал я артель, вышел на сходе и говорю мужикам:

– От барского сада нету нам прибытка, кроме как ребятишки по картузу зелени нарвут. А сад ведь, граждане, гибнет – то ведомо всем. Отдайте нам сад, – говорю. – Только пять лет мы вам ничего платить не будем, а за то сад приведем в показательный порядок и электрическую станцию вам построим с линией и вводами на сто дворов, а дальше сами тяните (я уже подсчитал про себя, сколько даст сад и сколько стоит станция). При станции же оборудуем мельницу с камнем на девять четвертей, просорушку и обойку для пеклеванной муки. И все это добро передадим, кому общество укажет, а лучше кредитному товариществу – на правильное пользование. А по изжитии пяти годов и сад вам в целости представим, либо аренду будем должее держать, это, – говорю, – как вам угодно будет.

А меня влекла не только полезность дела и свое пропитание, но и интерес к жизни – советское строительство.

Тут пошел гам и обсуждение предложения.

– Брось, – говорят, – Ефимыч, не твоего ума это дело. Погорим от твоего электричества...

– Фролка, а каково твое обеспечение, где залоги возьмешь? Аль обчество дуриком отдаст тебе сад?

– Набрался газу в городе, умней всех стал!..

– Не трожь напрасно: Фрол – городской парень, он и ране был по разуму ходовитый...

– Жрал сто лет дерьмо, на яблошные харчи хочешь...

– Знаем мы этих изобретателев – землю липистричеством мазать хотят, дожжу пущать...

– Оно любопытно, только ни хрена не выйдет: тут иностранец нужон...

Вышел здесь председатель сельсовета, мужик здравый и в зрелых летах:

– Тиш-ша! Пулеметы, гуси-лебеди! Девки, брось зерна грызть! Кузьма, отставь от себя брехню и агитацию... Граждане, садом нам не владать все едино, не к рукам он нам, а Фролка на глазах будет – ежели што, враз водворим на его усадебное место... Рыска я не вижу, а посулы Фролкины – не обида...

Обломались к вечеру мужики – сдали нашей артели сад на пять лет. Все буквально в протоколе отметили, и расписались мы всей артелью казенным почерком с фигурками. Один из артели нашей – Прошка Кузнецов – сумел лебедя вывести. Даже председатель сельсовета, который видел сзади, как Прошка старался, сказал ему:

– Да будет тебе, Прокофий, мудрить на официальной бумаге, ты не шуточное дело делаешь и собрание задерживаешь...

Осенью было дело. Грузно нам пришлось зимовать: харчей мало, артельщики люди без избытку, одежи нет, тот же Прошка зимой и летом ходил в железных калошах, которые сам сделал, – в холодное время у него, говорят, пот на ногах мерз. Однако с весны до самых плодов не посидели – суетливое дело сад.

Прошла завязь, а потом плод, еще хуже стало – лезет вся деревня к нам. Сколько тут скандалов, сраму было, день и ночь не очнешься. Да ведь не ребятишки донимали: сурьезные мужики ломились за яблоком.

Захватишь и говоришь:

– Да ты бы попросил, Фома, я бы тебе дарма насыпал.

– Да я и не лез, – говорит, – я бадик сломить зашел. Нужон твой сад, хозяин нашелся! Выгоним скоро обратно: обчество говорит, урожай хорош, – Фролку долой с нашего имущества!

А раз захватили милиционера и секретаря совета с двумя набитыми мешками: что тут делать будешь? Хотел я усовестить – куда тебе!

– Мы, – говорят, – не себе, а детдому.

– Так чего же, – спрашиваю, – нам сперва не заявили, предписания не дали – ведь мы организация.

– Молчи, – отвечают, – мы знаем, что делаем, не суйся в административные мероприятия!

Тогда Прошка (который и захватил их), слова не говоря, хрясь ладонью милиционеру в ухо, ляп железной калошей секретарю в спину. И так и далее. Однако дело это прошло молчком: вреда эти власти нам впоследствии не сделали.

Подговорились мы с одним городским армянином сбывать ему фрукт, и стали водиться у нас деньги.

Вышел сезон – подсчитали, свели в срезёк баланец, ан три тысячи с лишком чистого дохода.

И хлебом мы запаслись на целый год, и прикупились кое-чем для себя и для сада, а три тысячи остатку.