Герман Казак - Город за рекой

— Когда меня привезли с прободением слепой кишки, о чем ты в свое время даже на догадывался, в сущности, было слишком поздно. Хассо по крайней мере всегда представлял все дело так, будто бы он вернул меня к жизни. Я даже уверовала, что уже тогда стояла на краю смерти.

Она была так захвачена силой образа, вызванного воспоминанием, что даже умолкла. Роберт, не менее потрясенный словами Анны, благодаря которым в новом свете представали уже известные ему вещи, и страшился слишком откровенного признания Анны, и мучительно ждал его. Для слушающего эта минута внезапно могла стать опаснее, чем для говорящего.

— Я припоминаю, — заговорил наконец Роберт, чтобы нарушить напряженное молчание, — для Хассо ты стала новой дочерью, которую он воскресил из мертвых. Он оправдывал этим, отчасти подавая как веление судьбы, свои притязания на тебя.

Поскольку Анна ничего не сказала в ответ, то непонятно было, слышала ли она вообще его слова. Тишина звенела у него в ушах. Точно марево струилось в замкнутой комнате, дрожало вокруг небольшого яркого пятна от лампы. Он, сжимая обеими руками подлокотники кресла, весь подался вперед, словно приготовился к прыжку. Глухой протяжный звук, похожий на стон, вырвался у Анны сквозь полуоткрытые губы.

— Воскресил, — раздумчиво произнесла она. — Но не Хассо, а ты — здесь. Теперь, когда все обнажилось, когда времени у нас уже почти не осталось, все выглядит совершенно иначе. Заблуждения прошли, обнажилась суть, Разве и для тебя это не так — и разве оно не лучше для тебя?

— Но мы еще играем, — сказал он убедительно, оставаясь в той же напряженной позе. — Мы оба участвуем в прекрасной, в непреходяще-преходящей игре!

— Но сейчас мы играем до конца, — сказала Анна твердым голосом.

В ту же секунду туман перед его глазами рассеялся и предметы стали близкими, как будто он сидел в старой комнате в доме Мертенсов, за разговором втроем, замирая в ожидании минут, когда он останется с Анной наедине. Как точно они умели тогда рассчитывать смысл слов, подобно движению бильярдного шара, который катается во всех направлениях по поверхности, чтобы после соприкосновения со вторым шаром рикошетом попасть в третий. Какая шифрованная игра друг с другом, когда он говорил о гильгамешском эпосе и воскрешал дух древних песен, чтобы при истолковании отрывков текста выразить безотрадность их положения в присутствии ее мужа. Как наслаждался живым участием, с которым она внимала ему! Какой разлив мыслей, таинственных сил! Разве не вернулось оно, это волнующее напряжение тех последних двух лет? Может быть, стоит только раздвинуть шторы — и за окнами предстанет обширный сад со старыми деревьями, а в нем он увидит себя и Анну, украдкой прохаживающихся взад и вперед по дорожкам.

Они сидели вдвоем друг против друга. Точно завороженный, Роберт потянулся ногой, чтобы дотронуться до ступни Анны, и задел стол. Чашки тонко зазвенели. Ни он, ни она как будто не заметили этого.

— Ты, — ласково сказал он.

Внизу, в передней, послышались шаги. Кто-то не спеша поднимался вверх по лестнице, уже ступал по галерее.

"Совсем как тогда, — подумал Роберт, — когда неожиданно появлялся Хассо".

— Фрау Мертенс? — раздался вопросительный мужской голос.

— Мой отец, — сказал Роберт, — подумать только — в такой момент!

— Надеюсь, я не помешаю, — проговорил старый советник юстиции, входя в дверь, которую открыла Анна.

Он был в синем плаще, в левой руке держал вместе с поотфелем свою широкополую шляпу. После подъема по лестнице он дышал учащенно.

— Пардон, но я, кажется, все-таки помешал, — сказал старик, увидев, что Анна не одна. — А, это ты, мой мальчик, — продолжал он, подойдя ближе, и прищурил левый глаз. — Не слишком ли торопливо и неосторожно вы поступаете? Я, собственно говоря, надеялся, что ты дашь мне знать, как только убедишься, что фрау Мертенс в городе. А так мне пришлось самому приложить усилия, чтобы разыскать жилье родителей фрау Анны, которые счастливо пребывают за городом, в родовом доме, и теперь вот узнаю, что и моя уважаемая клиентка, оказывается, тоже здесь.

Он заговорил о покойном уюте старых людей внизу в доме, которые представляются ему Филемоном и Бавкидой, выразил удивление, что в комнате искусственное освещение, тогда как на дворе день, затем осведомился у сына о состоянии его дел, на что Роберт отвечал уклончиво, и наконец перешел к иску о разводе. Ибо, заключил старик свою обильную речь, он занимался тем, что составлял новый документ.

Он говорил слегка надломленным голосом и с видимым удовольствием, что может покрасоваться перед своей доверительницей. Поскольку она, судя по всему, не собиралась просить Роберта оставить их вдвоем для предстоящего разговора, то отец вовлек в беседу и сына. Возможно, это даже и хорошо для него. Он расположился за столом, оставаясь в плаще. Вытащил из своего портфеля помятую бумагу, испещренную новыми пометками и поправками. Сначала говорил почти он один. На все его вопросы Анна отвечала односложно и без интереса. Роберт с видимой досадой наблюдал за отцом, решив по возможности сдерживаться.

Отец углубился в документы о ходе процесса, говорил о трудностях определения вины при расторжении брака, сказал, что дело поначалу шло так великолепно, так по-человечески великодушно, ведь он старый искусный практик, но затем вступило в стадию ожесточения. Противная сторона стала угрожать оглаской нелицеприятных вещей, причем остается неясным, то ли адвокатская контора дала тому толчок, то ли сам профессор Мертенс, которого он раньше исключительно ценил как личность и считал безупречным врачом и хирургом, хотя тут, кажется, есть все же один пункт, темное место, некий щепетильный момент, который придется затронуть в качестве ответной меры, чтобы предотвратить возможный скандал.

Он полистал пожелтевшие бумаги и пробурчал что-то себе под нос.

Роберт заметил, что у Анны на лице проступила под пудрой чуть заметная краска смущения.

— Остается предположить, — сказал адвокат, — что профессор Мертенс произвел однажды какое-нибудь запрещенное вмешательство, при известных условиях, в самом тесном кругу, тогда, можеть быть…

Советник юстиции увидел, что Анна молча покачала головой.

— Должно что-то быть, что-то сомнительное у противной стороны, — упорствовал старик.

Тогда Анна сказала, что она знает только об одной операции, которой Хассо лучше бы не делал. Она даже не раз упрекала его за это.

— Ага, — оживился советник юстиции и приложил ладонь к своей мясистой ушной раковине.

— Это, — сказала Анна, — была та операция, благодаря которой Хассо спас мне когда-то жизнь, чтобы на мне жениться.

Роберт заметил, как отец отрицательно покачал головой и принялся играть серебряным карандашом, как бы показывая, что это несущественный момент.