Герман Казак - Город за рекой

Не у одного вояки вызвали внутренний протест эти слова, ибо они перечеркивали сызмальства усвоенные ими представления о ценностях жизни, таких, как борьба и отвага, военная доблесть и презрение к смерти; не один вояка вскипел негодованием от того, что попиралось такое чувство, как любовь к отечеству, и все совершающееся под его знаком.

Архивариуса не смущали угрожающие и оскорбительные выкрики, летевшие из строя, он явственно слышал в них отчаяние и боль солдат — ведь он ставил под сомнение самые основы их прежних представлений и опровергал мнимые добродетели военной касты, за которыми, по сути всегда стояли унижение человеческого достоинства, дикость и жестокость разжигаемых инстинктов, убийство по приказу и ослепление ненавистью, разрушение и уничтожение ради разрушения и уничтожения. И следствием всякого оружия, с какой бы целью и против кого бы оно ни направлялось, всегда были нищета и несчастье тысяч и тысяч, безмерное страдание невинных, все безымянное страдание земли.

— Конец всех великих сражений, — говорил архивариус, — никогда не означает мира. Исход войн и наследие, которое они оставляют тем, кто выжил, — это всегда оскверненная часть мира, искалеченная часть человечества. Более того, всякая война, в каком бы уголке земного шара она ни велась, всегда влечет за собой губительные последствия для всего мира. Нет ни одной разумной причины, оправдывающей неисчислимые раны, которые наносит себе человеческий дух. Наносит снова и снова, пока отдает себя во власть грубой силы. Кто не чувствует безумия, безумия этой противоестественной игры, тот по крайней мере должен согласиться с калечением человеческого рода, с безудержным саморазрушением. Ибо природа не дает себя обмануть. Кто становится инструментом бессмысленного уничтожения — подумайте о себе, — тот сам в конце концов становится жертвой бессмысленного уничтожения.

Многие, казалось, осознали свою участь. Многие начали понимать, что их оружие и военные доблести означали призрачную действительность, заученную фразу. Что не было чести, за которую, как им мнилось, они сражались, а было только убийство. Что они позволили использовать себя в преступных целях и стали могильщиками Европы. Едва ли нужны были еще слова, которые архивариус на правах хрониста города мертвых, как он выразился, говорил им, разъясняя, что теперь, в новой войне за господство в мире, ни за что погибнут и их дети и внуки, как погиб в свое время каждый из них.

Неизвестно, кто первый решился сломать свое деревянное оружие, только этого примера оказалось достаточно, чтобы и все остальные молча начали делать то же самое. Они ломали оружие, которое им дорого стоило, ломали сабли и копья, ружья и механические пистолеты и бросали игрушки зла в общую кучу. Они признали горькую правду, признали собственную вину. Сломав оружие, каждый устало опускался на землю, как путник, который после долгих блужданий делает привал. Они отдыхали, облегчив совесть, сбросив с себя груз вины, осознание которой пришло к ним слишком поздно.

В то время как архивариус ходил между ними, расслабленными и притихшими, беседовал то с одной группой солдат, то с другой, высматривая вместе с тем Бертеле, которого он потерял из виду, кто-то вдруг показал ему на войско, что двигалось через поле со стороны дальних казарм. Голова колонны уже приближалась к ним, и можно было различить отдельные фигуры, одетые в военные мундиры древних времен. Точно разноцветная лента, конец которой терялся вдали, колонна тянулась, извиваясь и выползая откуда-то из незримой глубины. Казалось, все армии мира, что в разные века проходили, воюя, по земле, были представлены тут, в этих фигурах воителей. Тяжело ступая, шли они, опустив глаза, словно стыдились своей роли, словно осознавали, что они выглядели среди сегодняшних своих собратьев по ремеслу как шествующий паноптикум. Слышно было, как позвякивали подвески на древних доспехах у того или иного воина.

Сидевшие на земле солдаты с любопытством разглядывали своих предшественников, тихонько обмениваясь замечаниями о них.

Хронист увидел, что в этих марширующих колоннах, которые теперь уже приближались к тому месту, где громоздилась куча поломанного деревянного оружия, шли те, кто носил это воинское снаряжение в далеком прошлом.

Тут были спартанцы и афиняне, персы, македонцы, этруски, пунийцы, норманны и викинги, греческие гоплиты, римские всадники, германцы, кельты, маковейцы, скифы, парфяне и селевкиды, галлы, гельветы, кимвры и тевтонцы, свевы, херуски, гермундуры, маркоманы, англосаксы, вандалы, вестготы и остготы, мадьяры, гунны, монголы, китайцы трех династий, индусы, легионеры, рабы, наемники и илоты, англичане, французы, бургундцы, рыцари Белой и Алой роз, крестоносцы, мавры, гвельфы и гибеллины, паписты и кайзеровцы, гуситы, славяне, ливонцы, курляндцы, словенцы, хорваты, словаки, шведы, финны, ландскнехты и рыцари эпохи Ренессанса, португальцы, испанцы, датчане, турки, фламандцы и валлонцы, шотландцы, пруссаки, немцы всех племен — не назвать, кто шел тут еще в рядах этого неисчислимого войска всех времен и народов.

Но это нашествие не являло собой демонстрацию грандиозных побед и поражений. Тут словно бы развертывалась, страница за страницей, огромная мертвая книга мировой истории, вся красная от крови, пролитой в борьбе и войнах. Ведь у каждого из проходивших здесь висела на шее восковая табличка с надписью, которая свидетельствовала, что за ним стояло великое множество убитых — десять, двадцать, тридцать, сто тысяч и более жертв, подобных ему. Не каждый из этих погибших родился воякой, не каждый заслуживал преждевременной смерти, на которую обречен был правителем своей страны. Не один был насильно оторван от своего ремесла, от земли, которую возделывал, от семьи, от дома, от родных мест, от всего, что любил и чем жил. Сколько загубленных, потраченных ни на что жизней, сколько разрушенных иллюзий, призрачных надежд! И сколько накопившейся боли и проклятий кричало теперь из этой немой армии миллионов и миллионов, которые давно уже миновали зону казарм города мертвых и ушли в северо-западном направлении, сгинули бесследно, канули безвозвратно во тьму, в неизвестность.

Наверное, каждого, кто наблюдал сейчас проходившую мимо похоронную процессию истории, эти образы наводили на подобные мысли. Как будто через приоткрывшуюся завесу смотрели они и видели самих себя в зеркале более позднего времени. Разве и сами они не были заражены леностью духа, заставившей их в свое время прийти в восторг от зрелища, которое в своем возобновлении от войны к войне являло собой стереотип все той же глупости, все того же тупого насилия над естественным ходом! Сколь несерьезно было говорить о прогрессе человеческого рода, пока люди от поколения к поколению топтались на месте, не в силах освободиться от старого заблуждения относительно войн. По лицам мертвых солдат пробегала усмешка. Они непрерывно кивали головами, точно фарфоровые фигурки. Колонна между тем достигла того места, где было свалено поломанное оружие. Один за другим бросали древние воители свои латы, доспехи, знаки различия в общую кучу, словно это была свалка мусора. Архивариус не удивился бы, если бы сейчас вдруг прозвучал сигнал, возвещающий об окончании часа упражнений.