Шарль де Костер - Фламандские легенды

– Ах, милая пташка, – смеясь, сказала Махтельт, – ты благородной породы! Иди ко мне, я подарю тебе красивую клетку и буду кормить тебя отборным пшеничным зерном, просом и конопляным семенем.

Но Галевин, не помня себя от гнева, закричал:

– Дерзкий мужичонка, попадись только в силки! Ты бы у меня не долго пищал, радуясь победе над благородным вороном.

А воробей чирикал без устали, точно издевался над Сивертом Галевином, который меж тем обратился к Махтельт:

– И ты еще смеешь веселиться и хвалить эту тварь, зная, что на моем гербе изображен ворон моего славного предка Дирка? Разве ты не знаешь, что и тебе недолго еще осталось пищать?

– Я буду пищать, доколе это будет угодно господу богу, моему владыке, – отвечала она.

– Нет для тебя другого владыки, – сказал он, – кроме меня. Я здесь единственный владыка.

Вдруг ему стало очень холодно, ибо сердце Анны-Ми хотя еще билось, но постепенно леденело у него в груди. Почувствовав, что и это сердце скоро засохнет, он сказал Махтельт:

– Ты пришла вовремя, прекрасная девушка!

– Тот, кого ведет бог, – отвечала она, – всегда приходит вовремя.

– Но кто же ты, – спросил он, – что разъезжаешь по моей земле на коне, поешь, трубишь в рог и так дерзко нарушаешь тишину?

– Я благородная девица Махтельт, дочь Руля Храброго, сира де Хёрне.

– И ты не страдала от холода, пробираясь сюда по такому снегу?

– В роду сира де Хёрне никто не боится холода.

– И тебе не страшно ехать рядом со мной по моей земле, куда никто не смеет ногой ступить?

– В роду сира де Хёрне никто никогда ничего не боится, – отвечала она.

– Ты отважная девушка, – сказал он.

– Я дочь Руля Храброго, сира де Хёрне.

Он ни слова не ответил, и некоторое время они ехали молча.

Вдруг он надменно вскинул голову и сказал:

– Не я ли Сильный, Красивый, Непобедимый? Не я ли всегда буду таким? Да, все подвластно мне в час победы. Раньше я должен был петь в ночной темноте, в стужу и в снег и в ветер, чтобы привлечь к себе девушек, а ныне самая прелестная, самая знатная и красивая пришла ко мне без зова среди бела дня. Это ли не гордый знак моего могущества? Кто равен мне? Никто, кроме бога. Ему принадлежит небо, мне – земля. Я всесилен, все живое подчиняется мне, надо всем живым я торжествую. И пусть обрушатся на меня вражеские полчища, молнии, громы, бури, меня никто не одолеет.

– Одолеет, – ответили на эти гнусные кощунственные слова семь голосов, разом.

То было эхо «Семи великанов»: громко и звучно повторило оно семь раз каждый звук.

– Подумать только, – сказал Злонравный, – эхо смеет надо мной потешаться.

И он захохотал.

Захохотало и эхо, хохотало долго, громко и страшно.

Казалось, Галевину нравился этот шум, он, не переставая, смеялся, и смеху его вторило семикратное эхо.

И Махтельт почудилось, что в лесу прячется по крайней мере тысяча человек.

А собака Галевина очень испугалась и завыла так тоскливо, что Махтельт почудилось, будто в лесу воет по крайней мере тысяча собак, предвещая чью-то смерть.

Конь Злонравного тоже испугался и в ужасе от хохота своего хозяина, многократно умноженного эхом, жалобного воя собаки и своего собственного ржанья заметался, встал на дыбы и, точно человек стоя на двух ногах, пугливо прядал ушами и, наверное, сбросил бы наземь Сиверта Галевина, если бы всадник не пришпорил коня и не заставил его помчаться вперед, минуя чащу, где царило эхо «Семи великанов».

Но Шиммель – и это великое чудо – даже не двинулся с места, а ведь он был молодой конь и легко мог испугаться.

Когда шум утих, Галевин и Махтельт поехали дальше, изредка переговариваясь.

И вместе они подъехали к Виселичному полю.

Махтельт увидела шестнадцать повешенных девушек и среди них Анну-Ми, и все их тела были осыпаны снегом.

Конь Злонравного снова встал на дыбы, забрыкался и в страхе запрядал ушами; а Шиммель заржал и гордо забил копытом по снегу.

И Галевин сказал Махтельт:

– Нечего сказать, верный у тебя друг! Радостно ржет в твой смертный час.

Но Махтельт ничего не ответила и, глядя на бедных девушек, молила всемогущего бога помочь ей отомстить за них.

Злонравный сошел с коня и, взяв в руки золотой серп, встал рядом с Махтельт.

– Пришел твой смертный час, – сказал он. – Сойди с коня и ты.

И в нетерпении хотел снять ее с седла.

Но Махтельт сказала:

– Не тронь, я сойду сама, и если мне суждено умереть, я умру без слез.

– Ты прекрасная девушка, – ответил он.

И, сойдя с коня, она сказала:

– Мессир, прежде чем нанесешь мне удар, сними-ка свой оперст-клеед цвета спелой пшеницы! Девичья кровь бьет струею, и мне будет жаль, если моя кровь запятнает твое платье.

Но прежде чем Галевин снял свой оперст-клеед, голова его скатилась к ее ногам.

И, глядя на бездыханное тело, Махтельт сказала:

– Самонадеянный, ты мнил себя непобедимым, но когда зверь не чует опасности, охотнику легче его убить.

И осенила себя крестным знамением.

Вдруг голова заговорила:

– Поскачи на конец дороги и затруби погромчe в мой рог, чтобы друзья мои тебя услыхали.

Но Махтельт ей в ответ:

– На конец дороги я не поеду, в твой рог не затрублю; я не пособница убийцам.

– Если только ты не дева, не ведающая жалости, – молвила голова, – приставь меня к моему туловищу и прижми к кровоточащей ране сердце, которое лежит у меня на груди.

Но Махтельт ей в ответ:

– Я дева, не ведающая жалости, я не приставлю тебя к твоему туловищу и не прижму к кровоточащей ране сердце, которое лежит у тебя на груди.

– Дева, – заплакала в ужасе голова, – скорее, скорее вези меня в замок, осени поскорее мое тело крестным знамением. Ибо он вот-вот придет.

И едва успела это голова договорить, как из лесу вышел Повелитель камней, уселся на тело Злонравного и взял в руки его голову.

– Здравствуй, Урод! – сказал Повелитель камней, – что, хорошо ли тебе сейчас? И где твоя былая мощь, мессир Непобедимый? Вот и пришла к тебе без твоей песни бесстрашная дева, от чьей руки ты и принял смерть. Но ты должен снова запеть свою благозвучную песню и призвать ею девушек.

– Ах, не заставляй меня петь, Повелитель камней! – сказала голова. – Я ведь знаю, что мой конец сулит мне тяжкие муки.

– Пой, – сказал Повелитель камней, – пой, трус! ты не плакал, совершая злые дела, а сейчас плачешь в ожидании страшной кары, пой, Урод!

– Ах, сжальтесь, сеньор! – взмолилась голова.

– Пой, – приказал Повелитель камней, – пой, час божьего суда настал.

– Сеньор, не будьте ко мне 'так жестоки в этот злосчастный час!