Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Том 1

— Илй теперь, или никогда! воскликнулъ Дикъ. — Ей-Богу же она идетъ кормить кухарочку.

Заглянувъ внизъ черезъ перила и удостовѣрившись, что темная наколка окончательно исчезла за дверью, онъ осторожно, крадучись, тоже спустился по лѣстницѣ и незамѣтно вслѣдъ за миссъ Сэлли вошелъ въ кухню. Кухня была отвратительная. Потолокъ чуть не падалъ на голову, со стѣнъ текло; всѣ онѣ были въ трещинахъ, пузыряхъ. Въ углу стояла ветхая бочка, изъ которой на полъ сочилась вода. Полуживая отъ истощенія кошка жадно лакала эту воду. Громадная печка была такъ приноровлена ея настоящимъ хозяиномъ, чтобы въ ней можно было поддерживать лишь микроскопическій огонь. Все было подъ замкомъ: и уголь, и свѣчи, и соль, и говядина. На всѣхъ дверкахъ, на всѣхъ ящикахъ болтались висячіе замки. Тутъ нечѣмъ было бы поживиться и таракану. Миссъ Сэлли принесла въ кухню блюдо съ холодной бараньей ножкой. Увидѣвъ хозяйку, кухарка смиренно опустила голову.

— Ты здѣсь? спросила та.

— Здѣсь, ма'амъ, отвѣчала дѣвочка слабымъ голосомъ.

— Отойди подальше отъ стола; ничего нельзя поставить, чтобы ты сейчасъ же не начала ковырять.

Дѣвочка забилась въ уголъ, а миссъ Брассъ вынула ключъ изъ кармана, отворила шкафъ и достала оттуда какое-то мѣсиво изъ картофеля, холодное и твердое, какъ камень. Она поставила его на столъ и, приказавъ дѣвочкѣ сѣсть, взяла большой кухонный ножъ и принялась яко бы точить его о вилку.

— Видишь это? спросила она, отрѣзавъ кусочекъ баранины, приблизительно около двухъ квадратныхъ дюймовъ величиной, и зацѣпивъ его кончикомъ вилки.

Изголодавшаяся дѣвочка такъ жадно глядѣла на лакомый кусочекъ, что изучила его насквозь.

— Вижу, отвѣчала она.

— Такъ не смѣй же разсказывать людямъ, что тебѣ не даютъ мяса. На, ѣшь!

Дѣврчка въ одинъ мигъ проглотила кусочекъ.

— Хочешь еще? спросила хозяйка.

Дѣвочка тихонько отвѣтила:

— Нѣтъ, не хочу.

Видимое дѣло, эта комедія повторялась изо дня въ день.

— Тебѣ дали мяса, ты съѣла сколько хотѣла, тебя спрашиваютъ, хочешь ли еще, ты отвѣчаешь «нѣтъ», резюмировала миссъ Селли всю эту сцену. — Не смѣй же потомъ говорить, что тебя кормятъ впроголодь.

Съ этими словами она спрятала жаркое въ шкафъ заперла его и, подойдя къ дѣвочкѣ, доѣдавшей картофель, стала смотрѣть на нее въ упоръ.

Очевидно, въ этомъ нѣжномъ женскомъ сердцѣ кипѣла особенная ненависть къ маленькой служанкѣ, потому что она вдругъ, ни съ сего, ни съ того, начала бить ее клинкомъ ножа по рукѣ, по головѣ, по затылку, словно у нея руки чесались, когда она была близко около нея. Мало того, она было попятилась къ двери, но, къ вящшему удивленію Сунвеллера, не выдержала, бросилась опять на дѣвочку и жестоко исколотила ее кулаками.

Та потихоньку заплакала, — она боялась возвысить голосъ — а миссъ Сэлли понюхала табачку и, какъ ни въ чемъ ни бывало, поднялась наверхъ въ контору, куда Дикъ успѣлъ добраться раньше ея.

Жилецъ Брасса былъ большой оригиналъ. Каждый день у него являлись новыя причуды, но особенно поражала всѣхъ его необыкновенная страсть къ маріонеткамъ. Лишь только, бывало, заслышитъ онъ вдали пронзительный голосъ Полишинеля, какъ тотчасъ же вскакиваетъ съ мѣста и даже съ постели — эти звуки обладали волшебной силой будить его отъ крѣпкаго сна — наскоро одѣвается, бѣжитъ изъ дому и возвращается назадъ въ сопровожденіи уличной толпы, совсѣхъ сторонъ обступившей театръ маріонетокъ. Тотчасъ же передъ домомъ Брасса устраивается сцена. Жилецъ примащивается у своего окна наверху и начинается представленіе съ обычнымъ акомпаниментомъ дудки, барабана и всевозможнаго крика и гама, приводящихъ въ отчаяніе сосѣдей, занятыхъ дѣломъ. Если бы по крайней мѣрѣ, по окончаніи спектакля, и публика, и исполнители убирались восвояси, какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, такъ нѣтъ же: чортъ не успѣлъ еще издохнугь, какъ слѣдуетъ, а уже жилецъ зоветъ артистовъ къ себѣ наверхъ, угощаетъ ихъ ромомъ изъ своего погребца и долго о чемъ-то бесѣдуетъ съ ними, но о чемъ именно, никому неизвѣстно. Дѣло, однако, не въ томъ. Пока разговоры ведутся наверху, толпа про должаетъ тѣсниться около дома. Ребятишки бьютъ кулаками по барабану и своими тоненькими голосками выкрикиваютъ остроты Полишинеля; окно конторы мало-по-малу тускнѣетъ отъ прижавшихся къ нему любопытныхъ носовъ, а въ замочной скважинѣ парадной двери такъ и сверкаютъ любопытные глазки. Стоить только жильцу или кому нибудь изъ его гостей показать у окна хоть кончикъ носа, какъ на улицѣ подымается невообразимый шумъ. Недовольная публика кричитъ, галдитъ, ругается до тѣхъ поръ, пока жилецъ не выпуститъ изъ своей квартиры хозяевъ маріонетокъ. Наконецъ толпа удаляется вмѣстѣ съ ними. Словомъ, Бевисъ-Марксъ изъ тихаго уголка преобразился въ шумливое мѣсто сборища.

Больше всѣхъ возмущался Брассъ. Но онъ, конечно, не допускалъ и мысли, чтобы можно было изъ-за этого отказать отъ квартиры такому выгодному жильцу. Приходилось, слѣдовательно, мириться съ его причудами и, спрятавъ свое неудовольствіе въ карманъ, утѣшаться тѣмъ, что въ тотъ же карманъ ежемѣсячно опускается изрядная сумма денегъ отъ этого жильца. За то Брассъ чѣмъ только могъ возмещалъ свою злобу на толпѣ, невидимкой лилъ людямъ на голову грязную воду; швырялъ въ нихъ съ крыши комками извести и обломками кирпича, и даже подкупалъ извозчиковъ, чтобы тѣ, вылетѣвъ неожиданно изъ-за угла, стремглавъ бросались на толпу. Пожалуй, иной легкомысленный читатель удивится, почему Брассъ — адвокатъ и слѣдовательно законникъ — не прибѣгнулъ самъ къ защитѣ закона въ настоящемъ случаѣ. Но пусть онъ вспомнитъ, что ужъ такъ изстари заведено у людей: докторъ никогда не прописываетъ самому себѣ лекарства, проповѣдникъ рѣдко примѣняетъ въ жизни проповѣдуемые имъ принципы, а законникъ боится тягаться съ закономъ, зная по опыту, что это ножъ обоюдоострый, къ тому же дорого стоющій, что онъ знатно брѣетъ, нечего сказать, но часто не ту голову, которую слѣдуетъ.

— Слава тебѣ, Господи, вотъ уже два дня прошло безъ маріонетокъ, должно быть онъ ужъ всѣ ихъ пересмотрѣлъ, говорилъ накъ-то Брассъ.

— Почему это слава Богу, чѣмъ онѣ тебѣ мѣшаютъ? вступилась сестрица.

— Вотъ такъ молодецъ! чучело гороховое! воскликнулъ братъ, бросая съ отчаяніемъ перо на столъ.

— Ну да, говори, чѣмъ онѣ тебѣ мѣшаютъ?

— Чѣмъ мѣшаютъ? по-твоему ничего, что толпа вѣчно трется передъ твоимъ носомъ и своимъ крикомъ мѣшаеть заниматься дѣломъ, — иной разъ даже зубы заскрипятъ отъ злости. Это ничего, что они запружаютъ улицу, заслоняютъ вамъ свѣтъ, орутъ, словно у нихъ глотки изъ… изъ…

— Изъ мѣди, подсказалъ Дикъ.

— Дда, изъ мѣди, и Брассъ бросилъ на Дика испытующій взглядъ, дескать, ужъ не смѣется ли онъ надо мной, не нарочно ли подсказалъ это слово? — по-твоему все это пустяки?