Редьярд Киплинг - Бегство белых гусар

Хоген-Ейл тихо шепнул Мартину: «Так никакая проволока не выдержит», и тут оркестр, как заяц, повернул назад по своим следам. Но остальные солдаты исчезли и носились по всей округе, ибо сумерки уже сгустились и каждый кричал своему соседу, что его нагоняет «барабанный конь». Кавалерийских лошадей обычно слишком балуют. Но зато они в случае надобности способны себя показать даже с грузом в двести фунтов с лишком на спине. В этом кавалеристы убедились.

Не могу сказать, как долго длилась паника. Когда взошел месяц, кавалеристы, вероятно, поняли, что бояться им нечего, и по двое, по трое, а то и повзводно, очень пристыженные, вернулись в военный городок. Между тем «барабанный конь», возмущенный подобным приемом со стороны своих старых друзей, остановился, повернулся и затрусил к веранде офицерского собрания, в надежде на то, что его угостят хлебом. Никто не собирался бежать от него, но никто не хотел проявить инициативу, пока полковник не двинулся с места и не схватил скелет за ногу. Оркестр, до того державшийся поодаль, теперь медленно подъезжал. Полковник обозвал каждого музыканта в отдельности и всех вместе всеми бранными эпитетами, какие только пришли ему в голову в тот момент, ибо, пощупав грудь «барабанного коня», он убедился, что конь этот — из плоти и крови. Тогда он хватил кулаком по литаврам и понял, что они сделаны из серебряной бумаги и бамбука. Далее он, продолжая ругаться, попытался стащить скелет с седла, но увидел, что тот прикреплен проволокой к задней луке. Вид у полковника, когда он обхватил руками таз скелета и уперся коленом в брюхо старому «барабанному коню», был потрясающий. Я бы даже сказал — смешной. Минуты через две он сдернул скелет с коня, швырнул его наземь и крикнул оркестру:

— Трусы, вот чего вы испугались!

В сумерках скелет казался довольно некрасивым. Старшина оркестра, вероятно, где-то видел этот скелет и сейчас узнал его — он прыснул от смеха, но сдержался.

— Убрать его, сэр? — спросил он.

— Да, — сказал полковник, — уберите его ко всем дьяволам и сами убирайтесь туда же!

Старшина оркестра отдал честь, перекинул скелет поперек седла и поехал к конюшням во главе музыкантов.

Тогда полковник учинил разнос всему полку, употребляя при этом самые необыкновенные выражения. Он распустит полк… Он предаст военному суду всех до единого… Он не хочет командовать такой сволочью… и так далее, и тому подобное. По мере того как подъезжало все больше солдат, выражения его становились все более резкими, пока не перешли за предел, переступать который не дозволено даже кавалерийскому полковнику.

Мартин отвел Хоген-Ейла в сторону и сказал, что, когда все обнаружится, придется поневоле подавать в отставку. Мартин был слабее своего товарища. Хоген-Ейл — тот поднял брови и заметил, что, во-первых, он сын лорда и, во-вторых, неповинен, как еще не рожденный младенец, в театральном воскрешении «барабанного коня».

— Я приказал, — продолжал Хоген-Ейл с необычайно елейной улыбкой, — вернуть «барабанного коня» таким манером, чтобы это произвело как можно более сильное впечатление. Спрашивается, разве я отвечаю за то, что один мой болван приятель вернул лошадь в таком виде, что она нарушила душевное спокойствие кавалерийского полка ее величества?

Мартин сказал:

— Ты молодчина и со временем дослужишься до генерала; а вот я отказался бы от своих шансов получить командование эскадроном, лишь бы благополучно выпутаться из этой истории.

Проведение спасло Мартина и Хоген-Ейла. Помощник полкового командира отвел полковника за занавеску в уголок, где младшие офицеры обычно играли по ночам в покер, и там, после того как полковник наругался всласть, они стали беседовать, понизив голос.

Я думаю, что помощник командира объяснил панику страхом, охватившим какого-то солдата, обнаружить которого невозможно, и знаю наверное, что он долго распространялся на тему о том, как грешно и стыдно превращать это происшествие во всеобщее посмешище.

— Нас прозовут «летунами», — сказал помощник командира, человек с ярко выраженным воображением, — скажут, что мы охотники за призраками; все от первого до последнего полка в войсковых списках будут давать нам всякие дурацкие клички. Никакие объяснения не заставят посторонних лиц поверить, что, когда паника началась, офицеров при этом не было. Ради чести полка и ради вас самих лучше помалкивайте.

Полковник до того устал сердиться, что смягчить его было не так трудно, как казалось. Его мягко и постепенно убедили, что отдать под суд весь полк, очевидно, нельзя и так же невозможно возбудить дело против какого-нибудь младшего офицера, который, по мнению полковника, мог иметь отношение к мистификации.

— Но скотина-то жива! Ее не пристрелили! — заорал полковник. — Это наглое неповиновение! Бывали случаи, когда человека выгоняли из полка за менее, несравненно менее тяжкие проступки. Они смеются надо мной, говорю вам, Матмен! Смеются!

Помощник командира снова принялся уговаривать полковника и сражался с ним целых полчаса. Тут явился полковой старшина с рапортом. Он попал в довольно необычное положение, но был не такой человек, чтобы растеряться в подобных обстоятельствах. Он отдал честь и доложил:

— Весь полк вернулся, сэр. — И добавил, чтобы задобрить полковника: — И ни одной лошади не испортили, сэр.

Полковник только фыркнул и сказал на это:

— В таком случае вам лучше всего уложить солдат в люльки; да проследите за ними, а то как бы они ночью не проснулись и не расплакались.

Старшина удалился.

Полковнику самому понравилась его шутка; кроме того, он немного стыдился своей ругани. Помощник командира снова за него принялся, и они проговорили до поздней ночи.

Через день генерал должен был делать смотр, и полковник произнес суровую речь, обращенную к белым гусарам. Суть ее заключалась в том, что поскольку лошадь барабанщика на старости лет сумела обратить в бегство весь полк, ей разрешается вновь занять свой почетный пост во главе оркестра; но тем не менее сам полк — просто шайка бессовестных негодяев.

Белые гусары завопили и стали бросать в воздух все, что им попадалось под руку; когда же парад окончился, они кричали «ура» полковнику, пока не охрипли. Но никто не устраивал оваций лейтенанту Хоген-Ейлу, который очень мило улыбался, неизменно держась в тени.

Помощник командира неофициально заявил полковнику:

— Такие маленькие поблажки обеспечивают популярность, ничуть не подрывая дисциплины.

— Но я изменил своему слову, — сказал полковник.

— Ничего, — отозвался помощник командира. — Зато теперь белые гусары пойдут за вами куда угодно. Ведь полки похожи на женщин. Они готовы на все за какую-нибудь безделушку.