Рональд Харвуд - Одинаковые тени

— Красивая у тебя куртка, — говорю я.

— Еще бы. Два фунта. Еще бы. Красивая! Порядок!

— Как насчет кино? — говорю я.

— Мысль на миллион долларов. Порядок!

— Порядок, — говорю я. — Куда пойдем?

— Хорошие брюки, парень, — говорит он. — Очень хорошие, Порядок!

— Так на какую картину ты хочешь? — говорю я.

— Обожаю летние брюки. Факт. Да, сэр. Ух!

— Я тоже, — говорю я.

— Еще бы, — говорит он. — Ух!

— Что идет в кино, а? Скажи мне, что идет в кино.

— Где ты достал эти брюки, Джордж Вашингтон?

— У Гарри, — говорю я.

— Ух! У этого Гарри водятся отличные брюки. Порядок!

— Какую картину ты хочешь посмотреть, а? — говорю я.

— Сколько стоят такие брюки, Джордж Вашингтон?

— Тридцать шиллингов, — говорю я.

— Ух! Это дешево. Порядок!

— Пойдем…

— Да, сэр. Дешево. Порядок!

— А как насчет того, чтобы нам с тобой сегодня сходить в кино?

— Кино будет просто прекрасно. Еще как!

— О'кей. Стало быть, мы пойдем. Куда мы пойдем?

— Куда ты хочешь идти, Джордж Вашингтон? — говорит он.

— Не знаю, друг. Сам скажи, куда мы пойдем.

— Я в этом не понимаю, Джордж Вашингтон. Скажи ты.

— А что сегодня идет в кино, друг? — говорю я.

— Это вопрос, приятель. Это вопрос.

— Так ты не знаешь, что идет в кино?

— Конечно знаю, только надо хорошенько подумать, Ух!

— Давай думай, Пит.

— Я и думаю, Джордж Вашингтон. Я думаю. Ух!

— Раскинь мозгами, Пит, — говорю я.

— Я раскидываю, Джордж Вашингтон. Еще как раскидываю. Погоди только, я ведь знаю, что где идет. Конечно. Да, сэр. Ага! Гм… Ага! Да, сэр!

— Ты помнишь, что идет в кино, Пит?

— Ага! Гм… Да. Конечно. Мы идем смотреть «Отпуск в Мексике» — порядок?

— Порядок, — говорю я, и мы идем.

И мы едем на троллейбусе в город и идем в кинотеатр «только для неевропейцев», и мы смотрим «Отпуск в Мексике».

Друг, я люблю кино. Потому что ты в нем забываешь о том, о чем хочешь забыть, — вы меня понимаете? Кроме того, в кино много девушек, и мы с Питом их рассматриваем, и ты иногда можешь в кино найти девушку, которую никогда еще не видал, и ты можешь сесть с ней рядом, и погладить ее, и все такое. Это точно, друг. Девушку, которую никогда еще не видал. Я говорю вам чистую правду. А в среду вечером ходить в кино хорошо, — понимаете? Потому что иногда в другие вечера, особенно в пятницу и субботу, туда ходят подонки, и они затевают драки, и заявляется полиция и уводит их. В среду такого не бывает.

А когда фильм кончается и мы выходим, я слышу сзади меня так тихо-тихо:

— Привет! — И я вижу Марию.

— Привет, Мария, — говорю я. — Привет.

— Понравился фильм? — спрашивает она. Но, друг, это совсем не такая Мария, с которой я был тогда ночью. Теперь она грустная. Это видно.

— Еще бы, — говорю я, когда мы выходим на улицу. — Познакомься, Мария, это мой друг Пит.

— Здравствуй, Пит, — говорит она.

— Пит, — говорю я, — это Мария.

— Мария, — говорит он. — Порядок!

— Ты идешь домой, Мария? — спрашиваю я.

— Да, — говорит она.

— Может, мы тебя проводим, а? Потому что нам с Питом нечего делать, — говорю я. — Как, Пит?

— Конечно. Да, сэр, — говорит Пит.

— Нет, я пойду домой одна, — говорит Мария.

— Нет, Мария, мы с Питом тебя проводим, потому что… — говорю я, но не успеваю кончить, потому что к ней подходит какая-то девушка и говорит:

— Мария, я тебя потеряла.

— Это Джордж и Пит, — говорит Мария. — А это Кэти.

— Добрый вечер, Кэти, — говорю я.

— Кэти! Ух! — говорит Пит.

— До свиданья, Джордж. Еще увидимся, — говорит Мария.

— Нет, Мария, — говорю я. — Мы с Питом проводим тебя и Кэти домой, потому что нехорошо двум девушкам идти одним, потому что к ним могут пристать эти подонки.

— Верно, — говорит Пит.

— Нет… — говорит Мария.

— Прекрасно, — говорит Кэти. — Пойдемте.

И вот, друг, мы идем с ними, и это прекрасно. Эта Кэти тоже цветная девушка, как и Мария, только низенькая, и толстая, и в очках.

— Где ты живешь? — спрашиваю я Марию.

— Возле Ганноверской улицы, — говорит она, и мы идем, я с Марией, а Пит с Кэти. Только, честное слово, мы с Марией всю дорогу не говорим друг другу ни слова. Ни слова. И мне уже жалко, что мы пошли их провожать. Но я слышу Пита, и у него все в порядке.

— Тебе нравится моя куртка?

А эта Кэти хохочет, как сумасшедшая. И, друг, что у нее за смех! Я не совру, если скажу, что ее смех слышно в Иоганнесбурге. И вдруг эта Мария хватает меня за руку, и я должен признаться, что мне это приятно, хотя я при этом пугаюсь.

— Это точно красивая куртка, Кэти. Порядок! — говорит Пит.

— Точно, — говорит она и опять хохочет, как сумасшедшая.

— Ага! — говорит Пит. — Рад, что тебе нравится эта куртка, потому что она стоит два фунта. Да, сэр. Два фунта — и порядок!

— Ей-богу? — говорит Кэти. Цветные девушки иногда так говорят.

— Ей-богу, — отвечает Пит.

Мы подходим к дому возле Ганноверской улицы, это совсем рядом с Джанни Гриквой. Только я вам должен сказать, что не хотел бы сегодня встретить этого Джанни Грикву или эту проклятую Нэнси, хотя не знаю почему.

И все время, что мы шли, мы с Марией не сказали друг другу ни одного слова. Но я и не считаю, будто мне надо было говорить, — вы меня понимаете? Но этот Пит! Я говорю вам чистую правду, он все время болтал с этой Кэти. И она так громко хохотала, что я чуть не оглох.

Дом у Марии грязный и маленький. Весь в трещинах. Но когда мы вошли внутрь, там оказалось чисто, это я вам сразу должен сказать. Да, сэр. Правда, чисто. Не просто чисто, а по-настоящему чисто, — вы меня поняли?

Мы входим в комнату, и в ней одна кровать и что-то еще, и все так опрятно.

Тут эта Кэти говорит:

— Моя комната наверху. — И она хохочет, и вид у нее такой, будто она хочет спрятаться за своими очками, — вы понимаете?

Пит говорит:

— Я бы хотел ее посмотреть. Конечно. Порядок! Ух!

А эта Кэти умирает от хохота, и они с Питом уходят наверх, и мы с Марией остаемся одни. Я слышу, как они поднимаются по лестнице, и у меня такое чувство, что вроде бы лучше они не уходили. Лучше бы они остались с нами.

— Садись, — говорит Мария, и я сажусь на кровать.

— Хочешь чаю? — говорит она, и я говорю, что хочу.

Она готовит чай, и, друг, мы с ней опять не говорим ни слова.

Она дает мне чашку, и садится на кровать рядом со мной, и сбрасывает свои туфли, и подбирает ноги под себя.

Так мы сидим с ней, может, целые годы и не говорим друг другу ни слова. И слышно только, что там наверху эта чертова Кэти хохочет так, что у нее от хохота очки должны треснуть.

И все это время ни одна мысль не приходит мне в голову. Я просто оглядываю комнату и ни о чем не думаю. Друг, мне хочется что-то сказать, но я не могу придумать, что сказать.

— Еще чаю? — спрашивает Мария.

— Пожалуйста, — говорю я, и она наливает мне еще одну чашку, и я ее выпиваю. И Мария тоже выпивает еще одну чашку чаю. И тут я говорю: