Роберт Грейвс - Крик

У сапожника он просто рухнул на стул. Сапожник был рад поболтать.

— Что-то вы неважно выглядите, — сказал сапожник.

Ричард сказал:

— Да, меня в пятницу утром жутко тряхануло. Вот только-только начал оправляться.

— О Господи! — вскрикнул сапожник. — Это вас тряхануло, а что уж обо мне говорить! С меня будто всю кожу содрали. И кто-то как будто схватил мою душу и давай подбрасывать, вот как камешки подбрасывают, а потом отшвырнул. Нет, этой пятницы мне вовек не забыть.

Странная догадка осенила Ричарда — уж не душой ли сапожника играл он тогда, принимая ее за камень? «Очень возможно, — подумал он, — что там лежат души всех мужчин, и женщин, и детей Лэмптона». Но про это он сапожнику ничего не сказал, заказал пряжку и ушел.

Рейчел для него припасла поцелуй и шуточку. Можно было отмолчаться, потому что, когда он молчал, Рейчел всегда делалось стыдно. «А что толку, — подумал он. — Зачем мне надо, чтоб ей было стыдно? Потом она станет оправдываться, потом опять к чему-нибудь придерется и затеет ссору еще в сто раз хуже». Лучше уж подхватить ее шуточку.

Он страдал. Чарльз обосновался в доме. Мягкоголосый трудяга, он всегда заступался за Ричарда, когда Рейчел на него нападала. Ричарда это злило, потому что Рей чел и в ус не дула.

(«Далее следует, — сказал Кроссли, — легкая интермедия на тему о том, как Ричард один отправился к дюнам, нашел ту груду камней и опознал душу доктора и пастора — докторскую выдавало сходство с бутылкой виски, пасторская же была черна, как первородный грех, — и он убедился, что та догадка его у сапожника не была бредом. Но я это опускаю и продолжаю с того места, когда — через два дня — Рейчел вдруг стала шелковая и объявила, что никогда еще так не любила Ричарда».)

А дело все в том, что Чарльз ушел неизвестно куда и расслабил свои чары, прекрасно зная, что все начнет сна чала, когда вернется. И через день-два Ричард выздоровел и все стало по-прежнему, пока однажды под вечер не открылась дверь: на пороге стоял Чарльз.

Вошел, ни слова не говоря, даже не поздоровавшись, повесил шляпу на крюк. Сел у камина и спрашивает:

— Когда будет ужин?

Ричард вздернул брови и глянул на Рейчел, но она, как зачарованная, смотрела на этого человека. Она ответила:

— В восемь часов, — своим бархатным голосом и на гнулась и стянула с Чарльза заляпанные сапоги и принесла ему шлепанцы Ричарда.

Чарльз сказал:

— Хорошо. Сейчас нет семи. Через час мы ужинаем. В девять мальчик принесет вечерние газеты. В десять мыс тобой, Рейчел, ляжем вместе спать.

Ричард решил, что Чарльз спятил. Но Рейчел преспокойно ответила:

— Ну разумеется, милый.

Потом она окинула Ричарда злобным взглядом:

— А ты катись подальше! — и отвесила ему звонкую оплеуху.

Ричард в недоумении встал, держась за щеку. Поскольку он не мог себе представить, что Рейчел и Чарльз спятили одновременно — выходило, что спятил он сам. К тому же Рейчел себя знала, и у них был тайный договор, что, если один из них захочет порвать узы брака, другой не станет ему препятствовать. Договор — этот они заключили потому, что хотели, чтобы их связывала любовь, а не формальности. И потому как можно невозмутимей он сказал:

— Прекрасно, Рейчел. Я оставляю вас наедине. Чарльз запустил в него сапогом:

— Попробуй только сюда сунуться до завтрака, я так заору, что у тебя уши отсохнут.

И Ричард ушел, на сей раз без страха, полный решимости, с совершенно ясной головой. Он пошел за калитку, в проулок и дальше, через полосу трав. Оставалось еще три часа до заката. Он поиграл в крикет с мальчишками на школьной площадке. Бросал камешки. Думал про Рейчел, и слезы навертывались ему на глаза. Потом он стал мурлыкать песенку, чтоб немного развеяться.

— Ох, конечно, я спятил, — приговаривал он. — И куда подевалось мое хваленое счастье?

Наконец он добрался до тех камней.

— Ну вот, — сказал он. — Отыщу свою собственную душу и этим вот молотком размозжу ее вдребезги. — Уходя, он прихватил молоток из сарая с углем.

И он стал искать свою душу. А надо сказать, что души других мужчин и женщин распознать очень просто, а свою — ни за что не узнаешь. Но он случайно наткнулся на душу Рейчел и узнал ее (зелененький такой камешек в кварцевых жилках), потому что она тогда стала ему чужой. Рядом лежал другой камень — уродский крапчато-темный обломок кремня. Ричард взвился:

— Вот она, душа Чарльза, и я разобью эту штуку! Он поцеловал душу Рейчел; он будто целовал ее в губы. Потом взял душу Чарльза и поднял молоток.

— Сейчас я от тебя мокрое место оставлю!

И застыл. Его одолели сомнения. Рейчел любит Чарльза больше, чем его, это раз, и надо уважать договор. Третий камень (он сам, по-видимому) лежал по другую сторону от души Чарльза: гладкий серый гранит с крикетный мячик размером. Ричард сказал себе:

— Лучше я собственную душу разобью на куски, и тогда мне каюк.

Все вокруг почернело, поплыло перед глазами, он чуть было не упал в обморок. Но скрепился, крякнул и — раз-другой-третий — ударил молотком по серому камню.

Камень разлетелся на четыре куска, пахнув как будто бы порохом. И поняв, что сам он цел и невредим, Ричард принялся хохотать и хохотал ужасно долго. Ох, он спятил, конечно, он спятил! Он отшвырнул молоток, без сил рухнул навзничь и заснул.

Проснулся он на закате. В смятении шел он домой и думал:

«Все это кошмарный сон, но Рейчел мне поможет очнуться».

Войдя в городок, он увидел каких-то людей, возбужденно переговаривавшихся под фонарем.

Один сказал:

— Это было ведь в восемь примерно? Другой сказал:

— Да.

Третий сказал:

— Совсем шарики за ролики заскочили. «Только троньте меня, грит, я закричу. Вы у меня своих не узнаете, фараоны поганые! Я, грит, вас всех с ума сведу». А инспектор ему: «Ладно, Кроссли, руки вверх, наконец-то мы вас накрыли». А он: «Лучше оставьте меня в покое. Считаю до трех. Отстаньте от меня, или я закричу и на тот свет вас отправлю».

Ричард остановился послушать.

— И что стало с Кроссли? — спросил он. — А жен щина что говорит?

— Она сказала инспектору: «Ради Христа уходите, он же вас убьет».

— И он закричал?

— Нет, не кричал он. Только рожу скорчил и воздух в себя втянул. Батюшки-светы, в жизни такой жуткой физиономии не видывал! Тремя рюмками коньяка еле запил потом эту пакость. А инспектор еще швырнул револьвер, а револьвер-то пальнул. Никого, правда, не убило. И тут Кроссли вдруг стал совсем другой. Руки по швам, потом к сердцу прижал, лицо снова спокойное, аж мертвое. А по том вдруг как захохочет и в пляс пустился. Такие коленца выкидывал! А женщина смотрит на него и глазам своим не верит, ну, и полиция его сгребла. То он бесновался, а тут тихий стал, только немного чокнутый. Голыми руками брать можно. Его и увезли на «скорой помощи» в сумасшедший дом.