Эмиль Золя - Истина

— Ахъ, папа, еслибы ты зналъ, какую глупость сказала мнѣ сейчасъ кукла! Но что-жъ подѣлать? Она еще недостаточно умна!

— А ты надѣешься, что она у тебя поумнѣетъ?

— Ужъ я и не знаю. Она такая тупоголовая! Что можно выучить на-память, она запоминаетъ слово въ слово, но въ грамматикѣ, въ ариѳметикѣ — это настоящій болванъ.

И она отъ души хохотала. Въ такія минуты мрачное, унылое жилище оглашалось дѣтскимъ весельемъ, какъ будто въ него врывалось ликованіе весны.

Но по мѣрѣ того, какъ время шло впередъ, Луиза становилась задумчивѣе и озабоченнѣе. Навѣщая по четвергамъ и воскресеньямъ свою мать, она возвращалась изъ маленькаго дома бабушки всегда очень сосредоточенной и часто погружалась въ глубокую мечтательность. Вечеромъ, работая при свѣтѣ лампы, она подолгу смотрѣла на отца глазами, полными грусти. И то, что должно было случиться, не заставило себя долго ждать.

Случилось это вечеромъ; день былъ знойный, и къ вечеру все небо покрылось темными, грозными тучами. Отецъ и дочь, но обыкновенію, работали у стола, на которомъ горѣла лампа подъ абажуромъ; Мальбуа, погруженный во мракъ, давно уже спалъ; и только мотыльки, влетая въ открытое настежь окно, нарушали глубокую тишину легкимъ трепетаньемъ своихъ крылышекъ. Дѣвочка въ этотъ день провела послѣобѣденное время въ домѣ на площади Капуциновъ; она казалось очень утомленной, лицо выражало напряженную думу. Наклонившись надъ своею тетрадью, она не писала, а что-то обдумывала. Наконецъ она отложила перо и заговорила среди глубокой, печальной тишины, которая царила въ комнатѣ:

— Отецъ, я имѣю сказать тебѣ нѣчто очень печальное, что давно уже томитъ мою душу. Я знаю, что мои слова огорчатъ тебя, сильно огорчатъ, и потому я до сихъ поръ не находила въ себѣ рѣшимости заговорить съ тобою объ этомъ, боясь тебя разстроить. Но сегодня я дала себѣ слово не идти спать до тѣхъ поръ, пока не сообщу тебѣ своего рѣшенія, потому что считаю его и благоразумнымъ, и необходимымъ.

Маркъ быстро обернулся въ сторону Луизы; сердце его сжалось отъ страха: онъ угадывалъ, что наступаетъ послѣднее, самое ужасное испытаніе. — недаромъ голосъ его дочери дрожалъ отъ волненія.

— Въ чемъ дѣло, дорогая?

— Видишь ли, папа, я много думала, сегодня цѣлый день я раскидывала своимъ умишкомъ, обсуждая вопросъ со всѣхъ сторонъ, и не вижу другого выхода — я должна, если ты мнѣ позволишь, переѣхать къ бабушкѣ, чтобы жить около мамы.

Маркъ страшно заволновался и горячо оспаривалъ рѣшеніе дочери.

— Позволить тебѣ! Но я не хочу! Я постараюсь удержать тебя всѣми силами; я не допущу, чтобы ты покинула меня!

— Дорогой, милый папа! Подумай хоть чуточку надъ моимъ рѣшеніемъ, и ты самъ убѣдишься, что иначе поступить нельзя, — проговорила Луиза тихимъ голосомъ; въ словахъ ея звучало глубокое страданіе, но отецъ не хотѣлъ ничего слышать; онъ вскочилъ и быстрыми шагами заходилъ по комнатѣ, внѣ себя, въ припадкѣ полнаго отчаянія.

— Только ты одна осталась у меня — и ты хочешь меня покинутъ! Они отняли жену, а теперь отнимаютъ дочъ, — я останусь одинъ, лишенный всего, брошенный на произволъ судьбы безъ вниманія, безъ ласки. А! Я чувствовалъ, что готовится еще ударъ; я предугадывалъ, что изъ мрака протягивается рука, готовая оторвать отъ сердца послѣднее дорогое существо! Нѣтъ, нѣтъ, это слишкомъ жестоко! Я никогда не соглашусь на разлуку съ тобою!

Внезапно онъ остановился передъ дочерью и заговорилъ другимъ, суровымъ голосомъ:

— Они успѣли отравить твой умъ и твое сердце, — ты разлюбила меня? Не такъ ли? Каждый разъ, когда ты посѣщала матъ, тебѣ разсказывали про меня всякія гадости, нарочно, чтобы искоренить въ твоемъ сердцѣ любовь ко мнѣ. Не правда ли? У нихъ одна цѣль — освободить тебя отъ вреднаго вліянія проклятаго человѣка, осужденнаго ими на погибель, и вернуть тебя на путь покорности, отдать тебя во власть друзей этихъ дамъ; они сумѣютъ сдѣлать изъ тебя ханжу и лицемѣрку… И ты готова слушать моихъ враговъ, повиноваться имъ! Тебя одурманили постоянными просьбами, настойчивыми мольбами, и вотъ теперь ты готова покинуть меня!

Луиза встала и въ отчаяніи протянула къ отцу руки; глаза ея наполнились слезами.

— Папа, дорогой папа, успокойся… Увѣряю тебя, ты ошибаешься: мама никогда не позволяла, чтобы въ моемъ присутствіи о тебѣ отзывались слишкомъ дурно. Бабушка тебя не любитъ, — это правда, и было бы лучше, еслибы она многаго не говорила, когда я съ нею. Я бы солгала, еслибы стала увѣрять тебя, что она не старается всѣми силами уговорить меня переѣхать къ ней въ домъ и жить съ мамой. Но даю тебѣ слово, что эти уговоры нисколько не вліяютъ на мое рѣшеніе… Ты знаешь, что я никогда не лгу. Я совершенно самостоятельно пришла къ тому убѣжденію, что наша временная разлука принесетъ большую пользу; повѣрь мнѣ, такой поступокъ вполнѣ благоразуменъ.

— Такое благоразуміе просто безумно. Если ты покинешь меня — я умру.

— Нѣтъ, я вѣрю въ твое мужество, — постарайся только понять меня.

Луиза заставила отца присѣсть; она ласково взяла его за руки и принялась уговаривать, точно взрослая, съ обычною, спокойною рѣшимостью.

— Въ домѣ бабушки всѣ убѣждены въ томъ, что только твое вліяніе отдаляетъ меня отъ исполненія религіозныхъ обрядовъ, удерживаетъ отъ посѣщенія церкви. Говорятъ, что ты запрещаешь мнѣ подъ угрозой наказанія отдаться влеченію сердца, и что еслибы не твоя власть, я завтра же побѣжала бы въ исповѣдальню и пріобщилась Св. Тайнъ… Почему же не доказать имъ, что онѣ ошибаются?.. Завтра я переѣду къ бабушкѣ, и всѣ убѣдятся, что жестоко заблуждались, такъ какъ ничто не помѣшаетъ мнѣ повторить имъ мой всегдашній отвѣтъ: «Я твердо рѣшила не идти къ причастію, прежде чѣмъ не достигну двадцатилѣтняго возраста, для того, чтобы вполнѣ сознательно отнестись къ такому важному шагу; рѣшеніе свое я не измѣню и буду ждать».

Маркъ покачалъ головой въ знакъ сомнѣнія.

— Бѣдная моя дѣвочка! Ты ихъ не знаешь: они сломятъ твою волю; ты вѣдь еще ребенокъ. — гдѣ же тебѣ бороться съ ними. Не пройдетъ и мѣсяца, какъ ты будешь въ ихъ власти.

Тогда наступила очередь Луизы высказать свое негодованіе.

— Какъ нехорошо съ твоей стороны, дорогой папочка, не вѣрить своей дочери и считатъ ее за такую пустую и легкомысленную особу! Да, я еще дѣвочка, но я — твоя дочь и горжусъ этимъ!

Она произнесла послѣднія слова съ такимъ дѣтскимъ задоромъ, что отецъ невольно улыбнулся. Онъ горячо любилъ свою крошку, въ которой временами узнавалъ самого себя, свою собственную привычку къ логической мысли даже въ порывѣ страмти. Онъ смотрѣлъ на дочь и находилъ ее прекрасной и умной, ея лицо и строгимъ, и горделивымъ, ея ясные глаза изумительно чистосердечными. Онъ внимательно слушалъ ее, а дѣвочка, все еще держа его руки въ своихъ, продолжала приводить всѣ причины, убѣдившія ее въ необходимости переселиться къ матери, въ маленькій домъ на площади Капуциновъ. Ни словомъ не упоминая о возмутительныхъ толкахъ, распространяемыхъ по городу, она указывала на то, какъ сочувственно отнеслись бы къ нимъ всѣ люди, еслибы они перестали оскорблять общественное мнѣніе. Всѣ говорили въ одинъ голосъ, что ея мѣсто возлѣ матери и бабушекъ, и вотъ она удовлетворитъ ихъ требованію; ничего, хотя ей всего тринадцать лѣтъ, въ этомъ домѣ она навѣрное окажется самой разсудительной, и ея пребываніе тамъ принесетъ только пользу.