Эмиль Золя - Истина

— «Маленькій Бомонецъ» можетъ печатать, что ему угодно, о скрытыхъ милліонахъ и тому подобномъ вздорѣ,- невиновность Симона все же съ каждымъ днемъ становится очевиднѣе.

Оба близнеца слегка пожали плечами. Ахиллъ отвѣтилъ своимъ тягучимъ, лѣнивымъ голосомъ:

— Сказкѣ про милліоны могутъ вѣрить только дураки. Газета такъ много лжетъ, что это всѣмъ бросается въ глаза. Но намъ-то какое дѣло до всей этой исторіи?

— Какъ какое дѣло? — спросилъ учитель, не понимая еще смысла этихъ словъ.

— Да такъ; я хочу сказать, что насъ это вовсе не касается, и все это дѣло наконецъ наскучило.

Тогда Маркъ возмутился.

— Бѣдные юноши, мнѣ васъ жаль… Вѣдь вы сами считаете Симона невиновнымъ?

— Да, пожалуй. Хотя все-жъ-таки есть неясности; впрочемъ, если внимательно вникнуть, то можно согласиться, что онъ не виноватъ.

— И, зная это, вы не возмущаетесь, что онъ невинно страдаетъ?

— Конечно, для него мало радости. Но вѣдь и кромѣ него на каторгѣ есть невинные. Пусть его освободятъ, — я противъ этого ничего не имѣю. У каждаго довольно своихъ непріятностей, — очень нужно портить себѣ жизнь чужими несчастіями!

Филиппъ вмѣшался въ разговоръ и сказалъ своимъ тихимъ голосомъ:

— Я не занимаюсь этимъ дѣломъ, потому что оно меня слишкомъ разстраиваетъ. Еслибы можно было помочь, тогда другое дѣло. Но власть не въ нашихъ рукахъ, поэтому всего лучше не знать и не разстраивать себя.

Маркъ напрасно возражалъ противъ такого безучастнаго равнодушія, противъ узкаго эгоизма, которое онъ считалъ за предательство общественнымъ интересамъ. Изъ протеста каждой отдѣльной, самой скромной единицы складывается общій голосъ, создается непобѣдимая воля народа. Никто не можетъ себя считать не подлежащимъ исполненію этой святой своей обязанности: каждый отдѣльный поступокъ, отдѣльный голосъ имѣютъ значеніе въ ходѣ общественной жизни, и неизвѣстно, чье скромное мнѣніе въ концѣ концовъ перевѣшиваетъ вѣсы и направляетъ судьбу націи въ извѣстную сторону. Всякій, кто полагаетъ, что въ какомъ-нибудь дѣлѣ замѣшана одна личность, глубоко ошибается: въ каждомъ дѣлѣ затронутъ интересъ всѣхъ людей; кто защищаетъ чужую свободу, защищаетъ и свою собственную неприкосновенность. Надо пользоваться всякимъ случаемъ, чтобы дать толчокъ прогрессу и подвинуть мучительную работу политическаго и общественнаго просвѣтленія. Въ дѣлѣ Симона всѣ силы реакціи направлены противъ одного невиннаго страдальца съ единственною цѣлью удержать господство клерикальнаго режима во Франціи; для противодѣйствія такому губительному стремленію всѣ просвѣщенные умы всей Франціи должны слиться въ тѣсный союзъ во имя истины и справедливости; достаточно дружнаго усилія, чтобы побороть врага и воздвигнуть на развалинахъ отживающаго клерикальнаго суевѣрія зданіе будущаго свѣтлаго, братскаго благоденствія. Дѣло принимало все болѣе грандіозные размѣры: оно уже не касалось только личности невинно-осужденнаго, но воплощало въ себѣ несправедливыя страданія всего человѣчества; оправданіе Симона должно освободить всю Францію отъ гнета лжи и суевѣрій и направить ее на путь истиннаго достоинства и всеобщаго счастья.

Внезапно Маркъ замолчалъ, замѣтивъ на себѣ пристальный, удивленный взглядъ Ахилла и Филиппа; на ихъ блѣдныхъ лицахъ отражался почти ужасъ.

— Что вы говорите, господинъ Фроманъ! — воскликнули они. — Если вы придаете этому дѣлу такое широкое значеніе, то мы окончательно не можемъ слѣдовать за вами. Помилуйте, да вѣдь тутъ запутаешься въ такую кашу! Нѣтъ, мы ничего не знаемъ, ничего не можемъ сдѣлать!

Савенъ слушалъ Марка съ язвительной усмѣшкой; теперь онъ не могъ дольше воздерживаться и, обращаясь къ Марку, заговорилъ съ волненіемъ:

— Все, что вы говорили, вздоръ! Простите, господинъ Фроманъ, что я такъ выражаюсь. Я сильно сомнѣваюсь въ невиновности Симона! Меня трудно сбить съ толку, — я остаюсь при прежнемъ своемъ мнѣніи и ни за что не прочитаю ни строчки изъ всей белиберды, которую печатаютъ по поводу этого дѣла. Нѣтъ! Слуга покорный! Не думайте, что я такъ говорю изъ расположенія къ клерикаламъ. Нѣтъ! Это просто шайка мерзавцевъ, и я готовъ бы былъ ихъ всѣхъ задушить. Но я стою за религію и за армію; армія — это кровь Франціи. Я республиканецъ, я масонъ, и смѣю сказать, что я даже соціалистъ въ лучшемъ значеніи этого слова; но прежде всего я французъ: я не хочу, чтобы притронулись къ тому, что я считаю величіемъ Франціи. Что Симонъ виновенъ, доказано всѣмъ: голосомъ общественнаго мнѣнія, судебнымъ слѣдствіемъ, приговоромъ суда и тѣми происками жидовъ, которые производятся и до сихъ поръ, чтобы спасти Симона. И еслибы онъ даже и былъ невиненъ, то это — большое горе для страны и для ея благополучія, — надо все-жъ-таки доказать, что онъ виновенъ!

Маркъ невольно преклонился передъ такою глупостью, смѣшанной съ полнымъ ослѣпленіемъ, и собрался уходить, когда въ комнату вошла Гортензія, съ дочкой Шарлоттой, которой шелъ седьмой годокъ. Это уже не была прежняя красивая, изящная Гортензія: она значительно опустилась послѣ того, какъ вышла замужъ за своего соблазнителя, простого торговца молокомъ.

Савенъ принималъ ее очень неохотно, не будучи въ силахъ проститъ ей необдуманный поступокъ, разрушившій всѣ его тщеславные планы на блестящій бракъ, всѣ надежды мелкаго, горделиваго чиновника. Одна лишь Шарлотта своимъ веселымъ дѣтскимъ лепетомъ смягчала тяжелое, ледяное недоброжелательство.

— Здравствуй, дѣдушка!.. Здравствуй, бабушка!.. Знаешь, я была опять первой въ классѣ, и мадемуазель Мазелинъ дала мнѣ отличіе за чтеніе.

Дѣвочка была прелестна, и госпожа Савенъ бросила работу, чтобы взять ее на руки, и покрывала ея лицо и ручки горячими поцѣлуями; она казалась успокоенной, почти счастливой. Дѣвочка обратилась къ Марку, котораго хорошо знала:

— Знаете, господинъ Фроманъ, я первая ученица въ классѣ! Не правда ли, — это очень весело быть первой?

— Конечно, моя крошка, это очень весело. И я знаю, что ты большая умница; слушайся всегда мадемуазель Мазелинъ: она сдѣлаетъ изъ тебя хорошую, разумную дѣвушку, которая составитъ счастье всѣхъ своихъ близкихъ.

Гортензія сѣла, нѣсколько сконфуженная; Ахиллъ и Филиппъ переглядывались между собою: имъ хотѣлось улизнуть до обѣда. Савенъ началъ опять свою воркотню.

— Это будетъ большое счастье, если изъ дѣвочки выйдетъ толкъ, потому что ни мать ея, ни бабушка никуда не годны. Честь и слава мадемуазель Мазелинъ, если она умѣетъ хорошо воспитывать дѣвочекъ; онъ непремѣнно скажетъ объ этомъ мадемуазель Рузеръ. Женщины должны быть прилежными и способными устраивать хорошую семейную жизнь.

Видя, что его жена забавляется съ дѣвочкой и точно помолодѣла отъ радости, онъ грубо замѣтилъ ей, что не мѣшаетъ быть прилежнѣе и работать.