Эмиль Золя - Истина

Давидъ и Маркъ застали Дельбо въ самомъ радужномъ настроеніи духа.

— Ну что же, развѣ я вамъ не говорилъ! Теперь у насъ есть доказательства противозаконнаго дѣйствія предсѣдателя суда. Жакенъ только что написалъ предсѣдателю кассаціоннаго суда, сообщая ему всю правду, которую готовъ подтвердить лично на судѣ… Я зналъ, что это письмо Симона пришито къ дѣлу, потому что Граньонъ не осмѣлился его уничтожить. Но сколько труда стоило добыть его и произвести экспертизу почерка. Я догадывался о подлогѣ и не сомнѣвался, что въ этомъ дѣлѣ замѣшанъ отецъ Филибенъ… Этотъ человѣкъ, такой придурковатый съ виду, теперь становится настоящимъ геніемъ коварства и наглости. Онъ не только оторвалъ уголокъ прописи, но и поддѣлалъ письмо Симона, подсунувъ его предсѣдателю въ ту самую минуту, когда рѣшался вопросъ о приговорѣ несчастнаго. Этотъ подлогъ — несомнѣнно дѣло его рукъ.

Давидъ все еще не смѣлъ вѣрить въ столь благопріятный поворотъ дѣла.

— Увѣрены ли вы въ томъ, — спросилъ онъ, — что этотъ Жакенъ, находящійся во власти клерикаловъ, до конца выдержитъ свою роль?

— Я увѣренъ безусловно… Вы не знаете Жакена. Это одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ христіанъ, которые повинуются исключительно голосу своей совѣсти. Мнѣ разсказывали изумительныя подробности о его свиданіи съ отцомъ Крабо. Въ первую минуту іезуитъ хотѣлъ озадачить его, призывая повиноваться тому Богу, который прощаетъ и даже награждаетъ самыя преступныя дѣйствія, направленныя ко благу церкви. Но Жакенъ возражалъ ему во имя своего Бога, Бога доброты и невинности, заступника невинныхъ, который не допускаетъ ни лжи, ни обмана. Это былъ, вѣроятно, весьма интересный разговоръ, и я съ удовольствіемъ послушалъ бы споръ между простымъ вѣрующимъ и лукавымъ представителемъ клерикализма, Мнѣ разсказывали, что заносчивый іезуитъ въ концѣ концовъ смирился и всталъ на колѣни передъ честнымъ человѣкомъ, умоляя его скрыть правду, но тотъ рѣшилъ исполнить свой долгъ до конца.

— Однако, — прервалъ его Маркъ, — потребовалось немало времени, пока его совѣсть наконецъ проснулась.

— Конечно, онъ не сразу рѣшился исполнить свой долгъ, вопервыхъ, потому, что не зналъ о незаконности сообщенія, которое предсѣдатель суда сдѣлалъ присяжнымъ. Къ сожалѣнію, большинство присяжныхъ не знаютъ точныхъ статей закона о своихъ правахъ и обязанностяхъ. А затѣмъ, весьма естественно, что онъ долго медлилъ изъ боязни скандала. Мы, конечно, никогда не узнаемъ о тѣхъ страданіяхъ, которыя испыталъ этотъ человѣкъ, терзаясь угрызеніями совѣсти. Но я увѣренъ въ томъ, что когда онъ узналъ, что письмо снабжено поддѣльною подписью, онъ рѣшилъ сказать всю правду, убѣжденный въ томъ, что этимъ дѣйствіемъ послужитъ во славу своему Богу.

Затѣмъ Дельбо съ веселымъ видомъ объяснилъ положеніе дѣла, довольный тѣмъ, что достигъ наконецъ цѣли послѣ столькихъ напрасныхъ усилій.

— Для меня теперь все ясно, — сказалъ онъ: — пересмотръ дѣла неизбѣженъ. Въ нашихъ рукахъ двѣ неопровержимыхъ улики, о которыхъ я догадывался, но установить которыя было очень трудно. Во-первыхъ, мы имѣемъ пропись изъ школы братьевъ; подпись на ней не сдѣлана рукою Симона. А во-вторыхъ, предсѣдатель суда Граньонъ сообщилъ присяжнымъ подложный документъ, когда, по закону, онъ не имѣлъ права что-либо сообщать имъ послѣ того, какъ они удалились въ совѣщательную комнату. Такіе важные факты должны послужить поводомъ для кассаціи рѣшенія суда.

Давидъ и Маркъ ушли отъ Дельбо въ полномъ восторгѣ. Въ Бомонѣ поднялась цѣлая буря по поводу разоблаченія Жакена. Предсѣдатель суда Граньонъ, который былъ задѣтъ непосредственно, какъ оффиціальная личность, замкнулся въ своей квартирѣ и отказался давать какія-либо сообщенія многочисленнымъ репортерамъ, которые его осаждали; онъ считалъ себя серьезно оскорбленнымъ въ своемъ достоинствѣ и до нѣкоторой степени палъ духомъ, утратилъ свою безпечную вееелость жуира; для него было страшнымъ ударомъ, что вся эта исторія случилась съ нимъ наканунѣ его выхода въ отставку за выслугою лѣтъ и полученіемъ ордена. Его жена, когда-то прекрасная госпожа Граньонъ, давненько прекратила чтеніе стиховъ съ молодыми офицерами изъ дивизіи генерала Жаруса и ударилась въ ханжество, уговоривъ своего мужа измѣнить свой образъ жизни и подъ старость примириться съ религіей; онъ послушался ея, ходилъ съ ней вмѣстѣ къ обѣднѣ, причащался, прикинулся ревностнымъ католикомъ, чѣмъ заслужилъ благоволеніе іезуитовъ; поэтому отецъ Крабо и старался отговорить Жакена подавать свое заявленіе о незаконности дѣйствій Граньона, который въ настоящее время являлся гордостью церкви.

Впрочемъ, всѣ судейскія власти Бомона сплотились вмѣстѣ, чтобы воспрепятствовать пересмотру дѣла, которое считали за особенную заслугу передъ отечествомъ. Но подъ личиною гордаго самомнѣнія скрывался самый жалкій страхъ, подлый, гнусный страхъ передъ рукою жандарма, которая коснется ихъ судейскихъ мантій. Прежній прокуроръ, изящный Рауль де-ла-Биссоньеръ, уже не находился въ Бомонѣ: онъ перешелъ въ сосѣдній округъ, въ Морне, гдѣ влачилъ свое существованіе, недовольный тѣмъ, что его до сихъ поръ не перевели въ Парижъ, несмотря на необычную ловкость, съ которой онъ угождалъ смѣнявшимся министрамъ. Слѣдственный судья Дэ сдѣлался совѣтникомъ, но оставался въ Бомонѣ; его супруга, неугомонная въ своемъ тщеславіи и одолѣваемая страшной жаждой богатства, попрежнему создавала домашній адъ, упрекая мужа въ неудачахъ по службѣ; говорили, что судья тоже чувствовалъ угрызенія совѣсти по поводу дѣла Симона и тоже хотѣлъ принести покаяніе за то, что поддался настояніямъ своей жены и началъ дѣло, не имѣя на то достаточно основаній.

Весь составъ суда былъ крайне взволнованъ; чувствовалось приближеніе грозы, которая легко могла разрушить слабые устои несправедливости и пристрастнаго отношенія къ дѣлу.

Въ Бомонѣ все общество, всѣ политическіе дѣятели чувствовали немало смущенія. Депутатъ Лемарруа, бывшій мэръ города, терялъ почву подъ ногами; этотъ представитель крайнихъ радикаловъ боялся, что его унесетъ и смоетъ новая струя, готовая перемѣшать всѣ партіи, и что струя эта представитъ собою живыя силы народа. Поэтому въ салонѣ госпожи Лемарруа господствовало еще сильнѣе реакціонное направленіе. Въ немъ часто можно было встрѣтить Марсильи, представителя интеллигентной молодежи, надежду передового умственнаго движенія Франціи; депутатъ переживалъ очень тревожное время: онъ не зналъ, какъ бы ему ловчѣе поддержать личные интересы среди политической сумятицы, и боялся, что его провалятъ на выборахъ. Салонъ госпожи Лемарруа посѣщалъ также и генералъ Жарусъ; онъ сдѣлался совсѣмъ незначащею личностью, съ тѣхъ поръ, какъ на него перестали разсчитывать для вооруженнаго сопротивленія; госпожа Жарусъ продолжала всячески преслѣдовать и оскорблять своего мужа, но она теперь до того похудѣла и высохла, что бросила свои амурныя похожденія. На собраніяхъ госпожи Лемарруа появлялся и префектъ Энбизъ, со своей женой; оба желали одного — жить въ миру со всѣми партіями, потому что таково было желаніе правительства; они улыбались направо и налѣво и обмѣнивались рукопожатіями, боясь всякаго скандала, какъ огня. Пересмотръ дѣла Симона угрожалъ большими осложненіями на выборахъ. Марсильи и самъ Лемарруа, не признаваясь въ этомъ, рѣшили спѣваться съ реакціонной партіей, во главѣ которой стоялъ Гекторъ де-Сангльбефъ, рѣшившійся разбить въ дребезги партію соціалистовъ, а главное — сокрушить Дельбо, торжество котораго становилось очевиднымъ, еслибы ему удалось сласти невинно-осужденнаго мученика. Поэтому признаніе Жакена должно было серьезно смутить все общество, такъ какъ теперь пересмотръ процесса становился болѣе чѣмъ вѣроятнымъ. Симонисты торжествовали; антисимонисты пребывали нѣсколько дней въ самомъ подавленномъ настроеніи духа. На бульварѣ Жафръ, гдѣ собиралось избранное общество, только и рѣчи было, что объ этомъ дѣлѣ. «Маленькій Бомонецъ» напрасно печаталъ ежедневно, что пересмотръ будетъ отвергнутъ большинствомъ одной трети голосовъ: волненіе все же не утихало; друзья церкви справедливо боялись, что результатъ будетъ какъ разъ обратный, потому что понимали то броженіе, которое происходило повсюду.