Эмиль Золя - Истина

Женевьева невольно покраснѣла, и Маркъ убѣдился, что его догадки справедливы. Отецъ Крабо отлично понималъ настроеніе молодой женщины, ея страстный темпераментъ и потому намекнулъ госпожѣ Дюпаркъ, чтобы она посовѣтовала Женевьевѣ перемѣнить духовника и обратиться къ очаровательному отцу Ѳеодосію. Онъ доказывалъ ей, что отецъ Кандьё слишкомъ снисходителенъ и не въ состояніи управлять такой строптивой исповѣдницей, какою была Женевьева; но на самомъ дѣлѣ у него были другіе разсчеты. Капуцинъ былъ красивый мужчина, производившій обаятельное впечатлѣніе на женщинъ, и отецъ Крабо надѣялся, что своимъ вліяніемъ онъ искоренитъ въ сердцѣ Женевьевы ея любовь къ мужу. Католическіе патеры отлично знаютъ, что только новая любовь можетъ убить прежнее чувство привязанности, и чтобы овладѣть всецѣло душой, надо овладѣть и тѣломъ. Но отецъ Ѳеодосій, вѣроятно, слишкомъ поспѣшно хотѣлъ покорить молодую женщину и оскорбилъ ея цѣломудріе; онъ не понималъ эту, хотя и страстную, но честную натуру. Женевьева возмутилась и отшатнулась отъ такого духовнаго руководителя; къ ней еще не вернулось умственное равновѣсіе, но она начинала понимать, сколько грязи скрывается подъ внѣшними мистическими благолѣпными обрядами, прельстившими ея душу въ дѣтствѣ.

Счастливый и успокоенный такимъ открытіемъ, Маркъ замѣтилъ не безъ ироніи:

— Такъ ты уже не состоишь духовною дочерью отца Ѳеодосія?

Она посмотрѣла на него своимъ яснымъ взоромъ и отвѣтила очень опредѣленно:

— Нѣтъ… отецъ Ѳеодосій не отвѣчаетъ моимъ требованіямъ, и я снова вернулась къ аббату Кандьё; бабушка права, обвиняя его въ недостаткѣ религіознаго пыла, но онъ такой добрый, что успокаиваетъ меня…

Женевьева задумалась. Потомъ, вполголоса, она сдѣлала еще признаніе:

— Ахъ, этотъ добрый человѣкъ и не подозрѣваетъ, что еще увеличилъ мою душевную смуту сообщеніемъ объ этомъ отвратительномъ дѣлѣ…

Она замолчала, а Маркъ, желая узнать, что сказалъ ей аббатъ, не могъ удержаться, чтобы не воскликнуть:

— О дѣлѣ Симона?.. Аббатъ Кандьё считаетъ Симона невиннымъ?

Женевьева опустила глаза и послѣ нѣкотораго колебанія проговорила почти шопотомъ:

— Да, онъ вѣритъ въ его невинность… онъ сказалъ мнѣ объ этомъ въ церкви, передъ распятіемъ нашего Господа Іисуса Христа.

— А ты, Женевьева, скажи, — ты тоже вѣришь теперь, что Симонъ невиненъ?

— Нѣтъ, я не вѣрю; я не могу этому вѣрить. Ты долженъ помнить, что я никогда не покинула бы тебя, еслибы вѣрила въ его невинность; служители Бога обвиняютъ его, и если они ошибаются, то что же станется съ религіею? Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу сомнѣваться!

Маркъ отлично все помнилъ. Онъ видѣлъ ее передъ собою въ тотъ день, когда она принесла ему извѣстіе о пересмотрѣ дѣла и на его радостный возгласъ отвѣтила бурными упреками, говоря, что истина и справедливость являются лишь посланницами небесъ, и наконецъ покинула его домъ, гдѣ оскорблялась католическая религія. Маркъ чувствовалъ, что вѣра ея начинаетъ колебаться, и въ немъ проснулось страстное желаніе убѣдить ее; онъ зналъ, что въ тотъ день, когда его правда восторжествуетъ, она принуждена будетъ покориться и признать, что онъ все время стоялъ за истину и справедливость.

— Послушайся меня, Женевьева, добрая, хорошая Женевьева! Вѣдь ты справедливая, разумная; твой умъ, не затуманенный суевѣріями, всегда находилъ спокойное и вѣрное рѣшеніе; неужели ты все еще вѣришь грубой лжи и коварной клеветѣ?! Вникни въ дѣло, прочти документы!

— Повѣрь, мой другъ, я все знаю, все читала!

— Ты прочитала опубликованные отчеты о судебномъ процессѣ, о разборѣ дѣла кассаціоннымъ судомъ?

— Ну да, я прочитала все, что было напечатано въ «Маленькомъ Бомонцѣ». Ты вѣдь знаешь, что бабушка покупаетъ каждое утро этотъ листокъ.

Маркъ горячо выразилъ свой протестъ противъ этой негодной газеты, полной лжи и клеветы.

— Ну, въ такомъ случаѣ я могу лишь пожалѣть тебя! Въ этой гадкой, грязной газетѣ печатаютъ лишь поддѣльные документы; она отравляетъ умъ читателей всякой самой грязной клеветой; на ея столбцахъ создаются гнусныя легенды, которыми одурачиваютъ легковѣрныхъ читателей. И ты также впитываешь въ себя эту ложъ!

Женевьева въ глубинѣ души сознавала, что въ этой газетѣ часто приходилось читать такой вздоръ, которому трудно повѣрить; она невольно опустила глаза, не зная, что отвѣтить.

— Послушай, — продолжалъ Маркъ, — позволь мнѣ послать тебѣ подлинный отчетъ, со всѣми документами, и обѣщай мнѣ, что ты прочтешь все это внимательно, безъ предубѣжденія.

Но Женевьева быстро взглянула на него и отвѣтила:

— Нѣтъ, нѣтъ, не посылай мнѣ ничего, — я не хочу.

— Но почему?

— Потому что это безполезно. Мнѣ совсѣмъ не нужно читать такой отчетъ.

Маркъ взглянулъ на жену грустнымъ, убитымъ взглядомъ.

— Скажи, что ты не хочешь его прочитать.

— Господи! Ну да, если ты настаиваешь, то я готова сознаться, что не хочу читать… Къ чему? Никогда не надо опираться на одинъ разумъ.

— Ты не хочешь читать, потому что боишься, что убѣдишься въ томъ, что Симонъ невиненъ, потому что ты уже сегодня сомнѣваешься въ томъ, во что вѣрила вчера.

Женевьева съ горькой усмѣшкой махнула рукой.

— Ты носишь въ себѣ ту же увѣренность, какъ и аббатъ Кандьё, и спрашиваешь себя съ ужасомъ, возможно ли, чтобы духовный отецъ вѣрилъ въ то, что ты отрицаешь, и ради чего ты разрушила свое счастье и счастье близкихъ людей.

Женевьева ни словомъ, ни движеніемъ не отвѣтила на замѣчаніе Марка; она какъ будто не хотѣла слышать того, что онъ ей говорилъ. Взглядъ ея былъ опущенъ на землю, и, помолчавъ, она тихо промолвила:

— Не разстраивай меня напрасно. Наша жизнь порвалась, — это дѣло непоправимое, и я бы сочла себя еще болѣе преступною, еслибы вернулась къ тебѣ. Развѣ для тебя было бы облегченіемъ узнать, что я ошиблась, что мнѣ нехорошо у бабушки, среди богобоязненныхъ людей, что я тамъ страдаю? Мои страданія не искупили бы твоихъ.

Такія слова были почти признаніемъ; они выражали какъ бы сожалѣніе, что она ушла изъ дому и сомнѣвалась въ его правотѣ. Маркъ угадалъ ихъ скрытый смыслъ и воскликнулъ:

— Если ты несчастна, признайся мнѣ! Вернись, приведи съ собою дѣтей; мой домъ — вашъ домъ; онъ ждетъ, — двери его раскрыты. Вѣдь это было бы величайшее счастье!

Женевъева встала и повторила голосомъ забитой ханжи, упрямой, слѣпой ко всему:

— Я вовсе не несчастна, — я только наказана и должна искупить свою вину до конца. Если ты хоть немного меня жалѣешь, то не пытайся меня преслѣдовать; если встрѣтишь, то отверни голову, не гляди мнѣ вслѣдъ, не говори со мною: между нами все кончено, все мертво.

И она ушла; въ блѣдныхъ сумеркахъ заката, вдоль пустынной аллеи, ея тонкій, стройный, изящный силуэтъ медленно удалялся; чудные бѣлокурые волосы загорѣлись золотомъ, освѣщенные прощальнымъ лучомъ солнца. Маркъ, согласно ея желанію, остался стоять на мѣстѣ и смотрѣлъ ей вслѣдъ, надѣясь, что она обернется и кивнетъ ему въ знакъ прощанья. Но она не обернулась; она исчезла среди деревьевъ; прохладное дыханіе вечера коснулось Марка ледянымъ дуновеніемъ, и, вздрогнувъ отъ холода, онъ всталъ, собираясь уйти. Въ эту минуту онъ замѣтилъ, что къ нему подходитъ Сальванъ, улыбающійся счастливой улыбкой.