Эмиль Золя - Истина

Частыя свиданія молодыхъ людей воскресили былыя симпатіи, и вскорѣ дѣло кончилось свадьбами. Они были дружны съ самаго дѣтства и теперь рѣшились соединиться болѣе тѣсными узами. Первыми поженились Сара и Себастіанъ, и этотъ бракъ никого не удивилъ. Если мать Себастіана и въ особенности его тетка ничего не имѣли противъ его женитьбы на дочери Симона, то это служило лишь признакомъ, что настали другія времена. Но когда эта свадьба была немного отсрочена для того, чтобы ее отпраздновать въ одинъ день съ другою свадьбою, жители Мальбуа проявили нѣкоторое лихорадочное волненіе: на этотъ разъ сынъ осужденнаго собирался соединить свою судьбу съ дочерью самаго горячаго защитника своего отца; онъ былъ помощникомъ въ той школѣ, гдѣ работалъ отецъ, а его невѣста — помощницей въ школѣ мадемуазель Мазелинъ, ея бывшей наставницы. Всѣ интересовались знать, какъ отнесется къ такому браку старуха Дюпаркъ, столь непоколебимая въ своей ненависти къ семейству Симона. Трогательная идиллія любви этихъ двухъ молодыхъ людей, которые занимались въ сосѣднихъ школахъ и такъ давно любили другъ друга, работая съ истиннымъ героизмомъ и продолжая дѣло, которому служили ихъ родители, вскорѣ склонила въ ихъ пользу сердца обитателей Мальбуа. Всѣ ждали съ волненіемъ, какъ приметъ эту вѣсть старуха Дюпаркъ, которая уже три года не выходила изъ своего маленькаго домика на углу площади Капуциновъ. Свадьбы отложили еще на мѣсяцъ, чтобы подождать, какое рѣшеніе выскажетъ прабабушка Луизы.

Луиза писала госпожѣ Дюпаркъ и умоляла позволить ей навѣстить ее, но не получила никакого отвѣта. За все это время старуха не допускала къ себѣ ни Женевьевы, ни Луизы; онѣ не видѣлись съ тѣхъ поръ, какъ вернулись къ мужу и отцу. Старуха сдержала свое слово и жила одна, отдавая себя всецѣло своему Богу. Женевьева нѣсколько разъ пыталась проникнуть къ бабушкѣ; она постоянно терзала себя мыслью, что эта восьмидесятилѣтняя старуха живетъ совсѣмъ одна, вдали отъ свѣта и людей. Но каждая попытка встрѣчала молчаливое и жестокое противодѣйствіе. Однако, Луиза рѣшилась все-жъ-таки сдѣлать еще одно усиліе; ей было безконечно жалъ, что не всѣ близкіе принимаютъ участіе въ ея счастьѣ.

Однажды вечеромъ она подошла къ маленькому домику и позвонила. Никто ей не отворилъ, и звонка не было слышно, — вѣроятно, его сняли. Тогда она рѣшилась нѣсколько разъ постучатъ въ дверь. Въ отвѣтъ раздался шорохъ, и у дверей открылось небольшое окошечко, какія бываютъ продѣланы въ воротахъ монастырей.

— Это вы, Пелажи? — спросила Луиза. — Отвѣчайте мнѣ!

Она приложила ухо къ окошечку, чтобы разслышатъ голосъ служанки, который звучалъ необыкновенно глухо.

— Уйдите, уйдите: барыня приказала, чтобы вы ушли.

— Нѣтъ, Пелажи, я не уйду, — отвѣтила ей луиза. — Подите и скажите бабушкѣ, что я не отойду отъ двери, пока она сама со мною не поговоритъ.

Луиза простояла у дверей четверть часа. Она нѣсколько разъ принималась стучать въ дверь, осторожно, съ вѣжливымъ упорствомъ. Вдругъ окошечко снова пріотворилось, на этотъ разъ съ рѣзкимъ стукомъ, и оттуда раздался грозный, сердитый голосъ, точно изъ какого-то подземелья.

— Зачѣмъ ты пришла?! Ты писала мнѣ о томъ, что собираешься вступить въ проклятую семью и покрыть наше имя позоромъ, — ты убиваешь меня такимъ поступкомъ. Зачѣмъ же ты пришла?! Ты просто издѣваешься надо мною! Развѣ ты ходила къ причастію? Ты обманула меня! Убирайся отсюда, — для меня ты умерла навѣкъ; убирайся! Вонъ! Вонъ!

Луиза, пораженная ужасомъ, успѣла ей еще крикнуть:

— Бабушка, я подожду; я вернусь къ тебѣ черезъ мѣсяцъ!

Но окошечко съ шумомъ захлопнулось, и маленькій домикъ снова погрузился въ мрачное безмолвіе могилы.

Съ самаго дня смерти своей дочери и ухода Женевьевы и Луизы госпожа Дюпаркъ мало-по-малу совсѣмъ порвала съ внѣшнимъ міромъ. Сперва къ ней приходили еще нѣкоторыя знакомыя, такія же ханжи, какъ и она сама, священники и монахи. Новый кюрэ церкви св. Мартина, аббатъ Кокаръ, замѣнившій аббата Кандьё, былъ суровый и мрачный человѣкъ, говорившій постоянно объ адѣ, о страшныхъ мученіяхъ грѣшниковъ, которые кипятъ въ горячей смолѣ. Госпожѣ Дюпаркъ нравилось такое жестокое толкованіе религіи, и она охотно съ нимъ бесѣдовала. Каждое утро и каждый вечеръ старуха посѣщала церковь, присутствуя на всѣхъ церемоніяхъ и службахъ. Но съ годами она рѣже выходила изъ дому и наконецъ совсѣмъ заперлась у себя, предпочитая молиться дома; она даже приказала заколотить ставни оконъ, которыя выходили на улицу, не желая знать ничего о томъ, что дѣлается на свѣтѣ. Постепенный упадокъ клерикальнаго торжества наполнилъ ея душу мрачнымъ протестомъ, и ей было противно всякое напоминаніе о внѣшнемъ мірѣ. Только въ сумерки къ ея дому, который днемъ казался совсѣмъ вымершимъ, подкрадывались лица въ черныхъ одеждахъ: это были аббатъ Кокаръ, отецъ Ѳеодосій и, какъ говорили, самъ отецъ Крабо. У старухи были деньги, и она завѣщала ихъ Вальмарійской коллегіи и часовнѣ Капуциновъ; но не эти нѣсколько тысячъ франковъ заставляли святыхъ отцовъ посѣщать домъ на углу площади: эти посѣщенія объяснялись тѣмъ вліяніемъ, которое деспотическая старуха производила на окружающихъ, подчиняя ихъ своей волѣ. Говорили, что духовное начальство разрѣшило, чтобы въ ея домикѣ служили обѣдни и чтобы старуху пріобщали на дому; она достигла того, что, переставъ ходить въ церковь, заставила ея служителей приходить къ себѣ.

Цѣлые дни проводила она въ молитвѣ; разорвавъ всѣ связи съ непокорными членами своей семьи, она мучилась сомнѣніями, не заслужила ли она сама небесную кару за то, что позволила имъ уклониться отъ почитанія религіи. Ее вѣчно преслѣдовало воспоминаніе о словахъ дочери, наканунѣ ея кончины; она воображала, что возмутившаяся подъ конецъ душа теперь мучилась въ аду или, по крайней мѣрѣ, въ чистилищѣ. Отъ внучки и правнучки старуха совсѣмъ отказалась, предоставивъ ихъ карѣ своего жестокаго Бога; но она не могла понять, за что такое несчастье обрушилось на всю ея семью, и старалась видѣть въ этомъ испытаніе, ниспосланное небомъ, за которое она впослѣдствіи пожнетъ райское блаженство. Настроеніе ея ума сдѣлалось настолько мрачное, что даже священники не могли выносить ея суроваго покаянія, и вскорѣ и эта послѣдняя связь съ внѣшнимъ міромъ понемногу порвалась. Госпожу Дюпаркъ не удовлетворяло религіозное рвеніе отца Ѳеодосія, и даже суровый отецъ Кокаръ казался ей слишкомъ снисходительнымъ. Она упрекала ихъ въ томъ, что они поддаются свѣтскому легкомыслію и своими собственными руками разрушаютъ величіе церкви. Ея рѣчи звучали такими грозными пророчествами, что отцу Крабо первому надоѣло ихъ выслушивать, и онъ пересталъ къ ней заходить, рѣшивъ, вѣроятно, что небольшая доля наслѣдства, которая приходилась на долю Вальмарійской коллегіи, не искупала непріятностей, которыя онъ испытывалъ, выслушивая бредни этой сумасшедшей старухи.