Вальтер Скотт - Пуритане. Легенда о Монтрозе

— И если тот, — сказала она, — о ком я говорю, будет серьезно огорчен суровым суждением его… его… прежнего друга, скажите ему, что искреннее раскаяние есть первый шаг к искуплению; что, хотя он пал с такой высоты, подняться на которую будет ему нелегко, хотя он повинен во многих дурных делах, творившихся под прикрытием его имени, — все же он и теперь еще может частично искупить зло, лежащее на его совести.

— Но как? — спросил всадник тем же глухим и прерывистым голосом.

— Стараясь установить мир для блага своих обездоленных соотечественников, побуждая заблудших мятежников сложить оружие и разойтись. Спасая их кровь, он может искупить уже пролитую; кто потрудится для этой возвышенной цели, тот заслужит благодарность нашего поколения и добрую память потомства.

— Полагаю, — твердым голосом произнес ее спутник, — мисс Белленден не хочет, чтобы этим миром интересы народа были принесены в жертву интересам короны.

— Я еще слишком молода, — отвечала Эдит, — и не могу говорить об этом с полным знанием дела. Но раз я заговорила на эту тему, то охотно добавлю, что желала бы мира, который удовлетворил бы все партии и оградил подданных короля от военных поборов: они мне ненавистны не меньше, чем ваши меры борьбы с этим бедствием.

— Мисс Белленден, — сказал Генри Мортон, открывая лицо и говоря своим обычным голосом, — тот, кто утратил ваше драгоценное для него уважение, достаточно смел, чтобы защищать правоту своего дела в качестве обвиняемого. Понимая, что он не вправе рассчитывать на дружеское сочувствие, он промолчал бы в ответ на ваше суровое осуждение, но он может сослаться на лорда Эвендела, который, без сомнения, засвидетельствует, что все помыслы и усилия этого человека, особенно в настоящее время, направлены на заключение мира, и притом на таких условиях, которых не осудят даже наиболее рьяные приверженцы короля.

Он с достоинством поклонился Эдит, которая, судя по ее речам во время этой беседы, хоть и знала, с кем разговаривает, все же, видимо, не ждала, что ее собеседник станет защищаться с такою горячностью. Смутившись, она молча ответила на его поклон. Мортон ускакал и подъехал к находившимся в голове отряда.

— Генри Мортон! — воскликнул майор Белленден, пораженный его внезапным появлением.

— Он самый, — ответил Мортон, — и он глубоко удручен суровым приговором майора Беллендена и его близких. Прошу вас, милорд, — продолжал он, обращаясь с поклоном к лорду Эвенделу, — прошу вас взять на себя труд рассказать моим друзьям о моих действиях и удостоверить чистоту моих помыслов. Прощайте, майор Белленден! Желаю вам и всем вашим всяческого благополучия. Быть может, мы еще встретимся в лучшие времена.

— Поверьте мне, — сказал лорд Эвендел, — я оправдаю ваше доверие, я постараюсь отплатить за те неоценимые услуги, которые вы мне оказали, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вы предстали в истинном свете и перед майором Белленденом, и перед всеми, чьим мнением вы дорожите.

— Зная ваше великодушие, я ничего иного не ожидал, — отозвался Мортон.

Он кликнул своих подчиненных и поскакал полем по направлению к Гамильтону; перья их развевались и стальные шлемы поблескивали в лучах восходящего солнца. Задержался лишь один Кадди, чтобы нежно проститься с Дженни Деннисон, которая за время короткого утреннего путешествия восстановила свою власть над его чувствительным сердцем. Одинокое дерево не столько скрыло, сколько прикрыло в своей тени их tête-à-tête, [32] Свидание наедине (франц.). когда они попридержали коней, чтобы сказать друг другу «прощай».

— Прощай, Дженни, — сказал Кадди, с шумом выдыхая воздух, что должно было, видимо, изображать вздох, но гораздо больше напоминало горестный стон. — Ты ведь вспомнишь иногда про бедного Кадди, который по-честному любит тебя, Дженни; ты ведь будешь иногда о нем вспоминать?

— Конечно… когда на столе будет похлебка, — ответила злопамятная девица, не удержавшись от острого словца и от сопровождавшей его ехидной улыбки.

Кадди, однако, не остался в долгу: он вознаградил себя по обычаю деревенских поклонников — что не явилось, надо полагать, неожиданностью для Дженни, — обхватив возлюбленную за шею и от души поцеловав ее в обе щеки и в губы. Простившись таким образом, он повернул коня и пустился догонять своего господина.

«Ну и черт этот парень, — подумала Дженни, вытирая губы и поправляя прическу. — А ведь он куда смелее, чем Том Хеллидей».

— Сейчас, миледи, сейчас! Боже милостивый, хоть бы старая леди ничего не заметила!

— Дженни, — сказала леди Маргарет, когда девушка подъехала ближе, — молодой человек, который командовал сопровождавшими нас мятежниками, не тот ли самый, что был Капитаном Попки и после этого узником в Тиллитудлеме, когда нас посетил Клеверхауз?

Дженни, довольная, что этот вопрос не имеет отношения к ее личным делам, взглянула на свою юную госпожу, чтобы по возможности выяснить, нужно ли говорить правду или лучше о ней умолчать. Не уловив в ее взгляде никакого определенного указания, она последовала своему инстинкту доверенной камеристки и солгала.

— Не думаю, миледи, чтобы это был он, — сказала она так же уверенно, как прочитала бы свой катехизис, — тот был маленький и чернявый собою.

— Ты ослепла, наверное, Дженни, — вмешался майор, — Генри Мортон красив и высок, и этот молодой человек не кто иной, как он самый.

— У меня достаточно других дел, — сказала Дженни, вскидывая головку, — чтобы рассматривать, какой он там из себя, хотя бы он был тонок, как свечка ценою в грош.

— Великое счастье, — сказала леди Маргарет, — что нам удалось вырваться из рук этого кровожадного фанатика и изувера.

— Вы, сударыня, заблуждаетесь, — сказал лорд Эвендел, — никто не вправе называть этим словом мистера Мортона, а тем более — мы. Тем, что я жив и что вы в настоящее время не томитесь в плену у действительного фанатика и убийцы, мы обязаны только деятельному человеколюбию и быстрому вмешательству этого молодого джентльмена.

И он подробно рассказал о событиях, с которыми читатель уже знаком, остановившись в особенности на добродетелях Мортона и несколько раз подчеркнув, словно это был его брат, а не соперник, с какою опасностью для себя он оказал ему эту совершенно исключительную услугу.

— Я проявил бы черную неблагодарность, — сказал он в заключение, — если бы позволил себе умолчать о достоинствах человека, которому я обязан двукратным спасением моей жизни.

— Я охотно думал бы о Генри Мортоне только хорошее, — заявил майор, — но, признавая, что он вел себя в высшей степени благородно и по отношению к вам, и по отношению ко всем нам, я все же не могу примириться с той снисходительностью, с какой ваша честь относится к его поведению в настоящее время.