Макс Фриш - Синяя борода

— Это было, значит, вчера.

— Да.

— А почему Ютта осталась в Женеве?

— Самолет делает промежуточную посадку в Жене­ве, я это знал, и, конечно, после семичасового полета она вышла, чтобы размяться, это можно понять.

— А почему о шепотом не полетела дальше?

— Потому что опоздала на самолет.

— Согласно телеграмме.

— Да.

— Но есть ведь и поезда из Женевы в Цюрих.

— Ютта чувствовала себя слишком усталой.

— Она переночевала в отеле...

— Согласно телеграмме.

— А почему Ютта не позвонила вам из отеля?

Гравийный карьер заброшен. Он зарос травой, гусе­ничный транспортер все еще стоит там, но он совсем заржавел, как и вывеска «Вход воспрещен». Хотя на­гельфлю здесь еще очень много. Решето для гравия валяется в коричневой луже. Неподалеку куча серого гравия. С позавчерашнего дня дождя не было: на глине еще отчетливо виден след моей машины — четкий рису­нок шин, мой позавчерашний поворот.

— Когда вы узнали, что он оправдан, фрау Шаад, вы, значит, находились в Кении и ждали, когда пойдет дождь...

— Совершенно верно.

— Вы работаете в кино?

— Да.

— В качестве ассистентки кинооператора?

— Собственно говоря, я монтажница, но у нас ма­ленькая съемочная группа — кинооператор и звукоопе­ратор плюс этнолог и шофер. В такой маленькой группе приходится делать то одно, то другое.

— Понимаю...

— Я была незаменима.

— Понимаю. /

— Конечно, я обрадовалась, когда узнала об оправ­дательном приговоре, можете себе представить, как я обрадовалась, я плакала, как ребенок!

— От радости...

— Можете спросить у группы.

— Вы не подумали, что будете нужны оправданно­му, когда он вернется домой после долгого предваритель­ного заключения и суда?

— Наши съемочные работы затянулись.

— А вы были незаменимы...

— Собственно говоря, монтажница при съемках еще не нужна, это верно, но Герберту важно было, чтобы я присутствовала с самого начала съемок, это было обусловлено в договоре, он хочет, чтобы монтажница видела не отснятый уже материал, а следила за всем процессом. „

— Кто такой Герберт?

— Наш кинооператор.

— Значит, съемочные работы затянулись...

— Мы ждали, когда пойдет дождь.

— Без этнолога...

— От обоих писем Феликса веяло скорее покоем: он сидит в своем кабинете, и у него наконец есть время для чтения, он играет на бильярде, да и я тоже написала ему довольно большое письмо.

— О съемочных работах...

— Да.

— Позавчера, когда вы вернулись из Кении, фрау Шаад, и оправданный встречал вас на аэродроме, его вид поразил вас?

— Он похудел.

— А еще?

— И постарел, да, и это тоже.

— Оправданный утверждает, что вы испугались, когда увидели его, и вы позволили поцеловать себя только в щеку.

— У меня было так много багажа.

— Верно ли, что у него дома было припасено шам­панское, чтобы отпраздновать встречу, и что в этот первый вечер, то есть позавчера, вы не хотели ничего рассказывать о Кении?

— У меня просто не было сил.

— Поэтому вы не пожелали выпить шампанского?

— Я теперь не пью.

— Вы хотели спать...

— Да.

— Почему вы легли в комнате для гостей?

— Мы так давно не виделись.

— В последний раз вы виделись в суде.

— Когда Феликс упомянул, что он продал свою практику, меня это очень испугало, и я, конечно, спросила, как же он представляет себе свое будущее.

— Что же он ответил?

— Он пожал плечами.

— И вы пошли спать...

— Я не могла уснуть...

— Почему не могли, фрау Шаад?

— Он, по-моему, сидел в гостиной и один пил шампанское — я слышала, как били часы,

— Еще один вопрос, фрау Шаад...

— Что Феликс станет делать без своей практики!

— Верно ли предположение оправданного, что вы боялись, как бы он в постели не признался вам в пре­ступлении и вы вдруг не оказались бы рядом с убийцей?

— Я убеждена в его невиновности.

— Значит, фрау Шаад, не это является причиной того, что вы легли спать в комнате для гостей?

— Нет.

— Вы убеждены в его невиновности...

— Совершенно.

— Относительно вчерашнего вечера, фрау Шаад...

— Я сдержала свое слово, что скажу ему, если в наших отношениях что-то изменится, а сейчас это произошло.

— Как он воспринял услышанное?

— По-рыцарски.

— Вы так и ожидали?

— Да.

— А когда это произошло, фрау Шаад?

— Мне не хотелось говорить ему этого до суда.

— Я понимаю.

— Писать об этом мне тоже не хотелось.

— Последний вопрос, фрау Шаад...

— Писать — это трусость.

— Каковы теперь ваши планы, фрау Шаад?

— Мы еще не знаем, все зависит от того, останется ли Герберт на телевидении или нет.

Помогают прогулки по окрестностям.

— Вы слышали, господин доктор Шаад: в ваших с Юттой отношениях что-то изменилось.

— Я ценю ее откровенность.

— Десять месяцев — долгий срок для женщины, которой уже почти тридцать пять, вы это сознавали еще во время предварительного заключения, господин Шаад, и, значит, вчерашнее открытие вас не поразило...

— Я ценю ее откровенность.

— Вы оставили машину у гравийного карьера и бродили целых четыре часа; начался дождь, и полчаса вы просидели на пне, господин доктор Шаад, вы не были поражены, но промокли до нитки и все еще ни о чем не могли думать. Это верно?

— Да.

— Ютта сдержала свое слово.

— Я ценю ее откровенность.

— Вы это уже говорили.

— Если в наших с Юттой отношениях что-то изме­нится, она скажет мне об этом, — так она обещала.

— Вас знобит, господин Шаад...

— Я ценю Ютту.

— Тем не менее вы простудитесь, господин Шаад, вы все еще сидите на этом пне, он мокрый, а вы без пальто и без кепки и надеетесь, что Ютта проснулась и кинулась вас искать. Это верно?

— Это верно.

— Почему вы не продолжали свою прогулку?

Чего я в прошлом году не видел, сидя в тюрьме: зазеленевших кустов, пашни в комьях земли, черных, как корочка шпика. Пастбища у ручья еще красноваты. Трактор отбрасывает черные комочки земли на дорогу, и пахнет навозом. Я стараюсь избегать лесовозных дорог. В воздухе прогрохотал реактивный истребитель. Я знаю, где я нахожусь. Вдали синеют горы. Фруктовые деревья еще голы, леса прозрачны, сквозь обнаженные ветви видно небо, а между стволами иной раз блеснет озеро, не голубое, но светло-серое, точно цинковое. На опушке елового леса в тени еще лежит пятнами снег, воздух теплый, вот и первая бабочка...

— Когда вы похоронили свою мать?

— Шесть лет назад.

— С тех пор вы в Рацвиле не бывали?

Нет.

— Вы понимаете, почему я спрашиваю вас об этом?

— Нет.

— Вам пятьдесят пять, господин доктор, и вы не можете сослаться на старческую забывчивость. Не странно ли, что вы все забыли? Во время первого допроса вы утверждали, что никогда не видели креста, который как-то хотели использовать в качестве аварийного знака.