Михаил Загоскин - Брынский лес

— Еще бы участвовать!.. Будет и того, что у тебя на плечах-то этот опозоренный кафтан!.. Ну, голубчик, кабы я все это знал да ведал, так не бывать бы тебе моим гостем!

Левшин вспыхнул.

— Коли прикажешь, Юрий Максимович, — сказал он вставая, — так я сейчас же уйду.

— Ну, полно, любезный, не сердись! — прервал Ку-родавлев ласковым голосом. — Я это так… сгоряча сказал. Вестимо, правый за виноватого не ответчик; да дело-то, видишь, такое, что надо вовсе быть бабой, чтобы кровь во всем тебе, как в котле, не закипела!.. А моя-то еще покамест бурлива: вот так и боюсь опять за письмо приняться… сердце замирает!.. Ну, что еще он пишет?.. А!.. Это никак о тебе… Вручитель сей грамотки стрелецкий сотник, Дмитрий Афанасьевич Левшин…»

— Как!.. Так стрельцы-то и тебя, своего товарища, хотели уходить?

— Хотели, боярин.

— За то, что ты… ах, молодец!., ты сказал про стрельцов, что они бунтовщики и разбойники?

— Что ж делать, Юрий Максимович, не вытерпел.

— И ты сказал это не тайком?

— То-то и есть, что не тайком, но на Красной площади.

— Аи да молодец!.. Ну, что ж они?

— Вестимо дело! Хотели меня убить.

— Как же это тебя Бог помиловал?

— Да приятель нашел мне укромное местечко на одном подворье…

— Так ты до твоего отъезда из Москвы и глаз на улицу не показывал?

— Нет, Юрий Максимович. Когда был собор против еретика Никиты Пустосвята и все изменники опять поднялись, так я ходил в Грановитую палату…

— В Грановитую палату!.. Да она, чай, битком была набита стрельцами?

— Как же!.. Все мои злодеи там были.

— И ты, не глядя на это?

— А что ж, боярин?.. Да неужели мне было прятаться и сидеть взаперти, когда в государевых палатах толпились сотнями изменники, а верных-то слуг царских было наперечет?.. Нет, Юрий Максимович, не тому учил меня покойный батюшка. «Умереть что! — говорил он, — лишь бы только привел Господь сложить голову за веру, да за царя православного».

— Так, молодец, так! — прервал Куродавлев. — Ну, Дмитрий Афанасьевич, — продолжал он, едва скрывая свой восторг, — так стрельцы-то тебя не захватили?

— Как же, боярин!.. И захватили и убить хотели.

— Ну что ж, как они собрались тебя убить, ты не попятился?

— Нет, Юрий Максимович. — Не просил у них милости?

— Милости?.. У этих изменников?.. Сохрани Господи!.. При мне была сабля, боярин, а с ней я милости ни у кого не прошу!

— Вот что! — промолвил Куродавлев, вставая с кресел. — Так ты вот каков!.. Ну-ка, брат, поди сюда — поди поцелуемся!.. Ах ты, сокол мой ясный!.. Молодец ты мой!.. Голубчик!..

— Да что ж я такое сделал, Юрий Максимович? — сказал скромный юноша, удивленный этой неожиданной выходкой боярина.

— Что сделал? — вскричал Куродавлев. — Ты сказал в глаза стрельцам, что они разбойники, не побоялся явиться перед ними и стать грудью за веру и царей православных; попался к ним в руки, а не попятился, не вымаливал себе пощады, не кланялся этим окаянным душегубам!.. Молодец из молодцов!.. А я было совсем тебя разобидел!..

— Ничего, боярин.

— Как ничего!.. Прости меня, Бога ради!.. А все этот проклятый служильный наряд!.. Эх, Дмитрий Афанасьевич! да потешь меня, сбрось ты этот опозоренный кафтан!.. Ну, вот, как Бог свят, видеть его пе могу!

— Да у меня другого платья нет, — сказал Левшин.

— За платьем не станет, Дмитрий Афанасьевич: бери любое из моих… Да вот мы как раз это дело уладим.

Боярин свистнул и сказал мальчику, который вошел в покой:

Позови сюда Кондратия — да живо! Мы с тобой, почитай, одного роста, — продолжал он, обращаясь к Ле-вшину. — Я только подороднее и поплечистее тебя — да это не беда! Ведь здесь московских красавиц нет, Дмитрии Афанасьевич, так тебе рядиться не для кого. Да и сказать: что бы ты ни надел, а все будешь молодцом. Эх, — промолвил Куродавлев, глядя почти с отцовским участием на Левшина, — подумаешь: этакой удалой детина, красавец, родовой человек сгублен ни за что ни про что… ну, жаль!

— Да Бог милостив, — сказал Левшин, — может статься, я скоро вернусь снова в Москву. За меня похлопочет князь Хованский, Кирилла Андреевич замолвит словечко…

— И, любезный! — прервал боярин, — не о том речь!.. То дело поправимое, а вот уж службишка-то окаянная твоя — так это дело поправки!.. Не токма себе, да и всякому роду-то вашему бесчестье на веки веков.

— Дозволь слово молвить, боярин, — сказал Левшин. — Да разве есть служба бесчестная, коли я служу царю-государю и служу верой и правдой!.. Воля твоя, Юрий Максимович, а я в толк не возьму, почему родословному человеку не зазорно писаться в жильцах и даже в детях боярских, а бесчестно служить начальным человеком в стрелецком войске?

— Что ж делать, любезный, уж так искони ведется.

— Так, видно, боярин, приятель твой, Кирилла Андреевич Буйносов, не так мыслит. Хотя покойный мой батюшка и был стрелецким головой, однако ж Кирилла Андреевич не брезговал нашим хлебом и солью и называл батюшку своим другом задушевным.

— Да это что, Дмитрий Афанасьевич?.. Пбчему не быть приятелем с добрым человеком, хотя бы кто из роду его или даже он сам служил в стрелецком войске?.. А вот породниться с ним — ну нет, любезный, это речь другая! Дружба дружбой, а родство родством. Да вот хоть, примером, ты, Дмитрий Афанасьевич, верный царский слуга, удалой молодец, красавец, внук суздальского воеводы — кажись, кому бы ты не жених?.. Ан, нет!.. Дедушка у тебя был воеводою, да батюшка-то пошел охотою в стрелецкие головы, и сам ты служишь в стрельцах, так не прогневайся — никакой родословный человек, хотя бы вовсе беспоместный, так и тот не выдаст за тебя своей дочери. Тебя-то самого и я бы не забраковал, любезный, — продолжал боярин приветливым голосом, — ты мне крепко пришелся по сердцу!.. Давай нам этакого роденьку! Милости просим! Для такого жениха ворота настежь!.. Только вот беда: ты сам, Дмитрий Афанасьевич, в наши боярские ворота пройдешь, да твой чин-то вместе с тобой не пролезет!

— Что изволишь приказать, батюшка Юрий Максимович? — спросил дворецкий, войдя в комнату.

— А вот что, Кондратий, — сказал Куродавлев. — Видишь ты этого молодца?.. Это дорогой мой гость, Дмитрий Афанасьевич Левшин.

— Знаю, батюшка.

— Пока он станет у меня гостить, у вас будет два барина, — понимаешь?

— Понимаю, Юрий Максимович.

— Что он прикажет, то я приказал, — слышишь?

— Слышу, батюшка.

— Служитель его твой гость, Кондратий; смотри, чтоб он был всем доволен. Коней отдай на руки Тереш-ке, — скажи, чтоб он их холил и берег пуще своего глаза!.. Да вели баню натопить — слышишь?

— Слышу, батюшка.

— Теперь проводи Дмитрия Афанасьевича в его покои и принеси к нему мой скарлатньга ходильный зипун, голубой камчатный терлик да дымчатый опашень из зуфи. А ты, Дмитрий Афанасьевич, — промолвил Куродавлев, обращаясь к Левшину, — носи их на здоровье!.. Да уговор лучше денег: коли хочешь потешить хозяина, так смотри, молодец, не гости, а живи у меня, как в своем доме, запросто, нараспашку!.. Ну., прощай покамест, любезный, ступай, отдохни немного. Чай, у тебя с дороги-то все косточки побаливают; а вот погоди: как выпаришься хорошенько в бане, так будешь завтра как встрепанный.