Михаил Загоскин - Брынский лес

— Софья! друг мой! ты ли это? — повторял Левшин, прижимая ее к груди своей.

— Она, Дмитрий Афанасьевич, она! — шепнула Да-рья. Да мешкать-то нечего — наговоритесь после.

— Боже мой! она без памяти!

Очнется, батюшка!.. Неси ее скорей в повозку! В самом деле, прежде чем Левшин донес Софью до кибитки, она пришла в себя.

Садитесь поскорей! — молвил Ферапонт. — Вот уж заря-то, почитай, совсем занялась. Время, батюшка, время!

Софья и Дарья поместились в кибитке, Левшин присел на облучок.

— Ну что, сели? — спросил Ферапонт, подбирая вожжи.

— Стой! — раздался грубый голос и рыжий широкоплечий детина, выскочив из-за куста, схватил под уздцы лошадей.

— Архипка! — вскрикнула Дарья.

— Эй, братцы, сю-да!.. воры! — заревел сторож, продолжая удерживать лошадей.

— Отцепись! — закричал Ферапонт, — а не то стопчу!

— Сюда, ребята, сюда!

— Батюшки, перебудил он всех! — шепнула Дарья.

— Ах, ты упрямая башка! — молвил Ферапонт. — Ну, так смотри же, брат, держись!.. Эй вы, соколики!

Вся тройка рванулась вперед, и сторож, отброшенный шагов на десять в сторону, упал между кустов. Вихрем понеслись удалые кони, как сплошной частокол замелькали по обеим сторонам высокие деревья, кибитка запрыгала по колеям, и минут через пять наши путешественники, оставив позади себя березовые рощи, выехали на проселочную дорогу, которая вела в скит перекреще-ванцев.

— Ну, что, батюшка, — спросил Ферапонт, сдерживая лошадей, — встал он или нет?

— Кто? — подхватила Дарья. — Архип-то рыжий?.. Вестимо встал — что ему сделается?.. Разве ты не видел, что он упал в кусты?

— Ну, так зевать-то нечего — за нами будет погоня. Эй, вы!

Левшину некогда было и словечка перемолвить со своей суженой; он смотрел заботливо по сторонам и беспрестанно остерегал Ферапонта. Изгибистая и неровная дорога была местами до того дурна, что даже и при тихой езде повозка могла весьма легко опрокинуться, а они мчались то вскачь, то шибкой рысью. Изредка только удавалось Левшину взглянуть на Софью, которая сидела, закутавшись в свою фату, и горько плакала. Дарья не утешала ее; напротив, она шептала ей время от времени:

— Плачь, матушка, плачь!.. Невесты всегда плачут… Вот как и мне Господь приведет идти под венец, так ты меня не изволь уговаривать — ревкой буду реветь!.. Нельзя, Софья Андреевна. Как можно невесте не плакать: все добрые люди осудят!

Благодаря искусству Ферапонта и заботливой осторожности его барина, все шло покамест благополучно: повозка ни разу пе опрокинулась, и вот наконец путешественники, или, вернее сказать, наши беглецы могли вздохнуть свободно. До перскрещеванского скита оставалось пе более полуверсты, а там уж начиналась широкая ¦ и гладкая дорога, вплоть до самого полусела Куклина. Вдруг лошади на всем бегу остановились, коренная попятилась назад, а пристяжные начали храпеть и кидаться в стороны… «Ахти, — шеппул Ферапонт, — никак медведь!» Он едва успел выговорить эти слова, как шагах в двадцати перед ними раздался болезненный рев, и огромный медведь, облепленный со всех сторон медовыми сотами и усыпанный бесчисленным множеством пчел, перебежал через дорогу. «Ага, вор косолапый! — промолвил Ферапонт. — Не станешь вперед таскаться по пчельникам».

— Держи лошадей-то, держи! — закричал Левшин. Но испуганные кони вышли совершенно из повиновения. Несмотря на все усилия Ферапонта, они свернули с дороги и как шальные бросились прямо в лес. Проскакав шагов сто по кустам и мелкой поросли, они врезались в самую середину леса; повозка задними колесами задела за сосну, лошади остановились, но колеса разлетелись вдребезги, и кибитка упала набок. К счастью, никто не ушибся, и когда Левшин высадил из повозки своих спутниц, то увидел, что из них гораздо более испугалась Дарья, чем Софья.

— Господи Боже мой! — вопила толстая девка, — что с нами будет!.. Ведь медведь-то нас всех переест!..

— Эх, Дарья, нишкни! — прервал Ферапонт. — Небось! Он никого не съест.

— Чу! Слышишь, как он ревет?.. Ах, батюшки! Никак идет сюда!.. Ну, пропали наши головушки!

— Да что тебе дался медведь?.. Говорят тебе — небось!.. Ему теперь не до нас; ему бы поскорее до водицы добраться, а не то пчелы-то закусают до смерти. Ну что, батюшка, — продолжал Ферапонт, обращаясь к Левшину, который суетился вокруг кибитки, — что колесы?

— Одни ступицы остались.

— Ну вот-те бабушка и Юрьев день! Что ж нам теперь делать-то, Дмитрий Афанасьевич?

— Вестимо, что!.. Ведь отсюда близехонько скит перекрещеванцев; ступай купи у них телегу.

— Да они, пожалуй, заломят и Бог знает что.

— Все равно! У тебя деньги есть, давай, что просят.

— Нет, Ферапонт, — сказала Дарья, — хоть вовсе не ходи: теперь все еще спят, а коли где и достучишься, так тебя ни за что в избу не впустят. Ведь здесь такой народ, что не приведи Господи!

— Э! Знаешь ли что, Дарьюшка?.. Пойдем-ка вместе к твоей знакомой старушке, Аксинье Никитичне…

— Да ее нет дома. Я вчера к ней заходила. Ушла за пятнадцать верст и домой-то вернется разве сегодня к вечеру.

— Ну, плохо дело!.. Мы будем здесь валандаться, а Андрей Поморянин, того и гляди, что нагрянет сюда с целой ватагой… Постой-ка, постой!.. Ведь избенка этого безумного Павла — тот, что хотел нас в дождевой воде перекрещивать — кажись, близехонько отсюда? Попытаться разве… Не ровен час: иногда и дурак сослужит службу лучше умного… Ты, батюшка, останься здесь, только смотри, чтоб нас и слышно не было… Как знать, неравно вдруг нагрянут. А чтоб и лошади стояли смирно, так пощиплите травки, да дайте им перехватить, а я пойду, толкнусь к этому шальному.

Ферапонт не ошибся в своем предположении, избушка перекрещеванца Павла была шагах в трехстах от того места, где их разбили лошади. Он тотчас узнал ее по огромной плетушке с дождевой водой, которая стояла по-прежнему у самых ворот. Ферапонт стукнул по окну.

— Кто там? — раздался в избе звонкий голос Павла.

— Я, батюшка, — я!

— Да кто ты?

— Знакомый.

Окно растворилось, и Павел высунул из него свою косматую голову.

— Здравствуй, отец Павел! — сказал Ферапоит. — Мне надо с тобой словечко перемолвить.

— Да ты кто таков?

— А вот помнишь, третьего дня проезжие — еще ты уговаривал нас креститься в дождевой воде.

— Ну, так что ж?

— А то, батюшка, что мне надо об этом путем с тобой потолковать. Уж, полно, не правду ли ты говоришь, отец Павел?

— Ну, коли ты хочешь об этом со мной побеседовать, так милости просим.

Павел отпер ворота и, введя своего гостя в избу, пригласил его сесть на лавку под образами, но Ферапонт низко поклонился и промолвил смиренным голосом:

— Нет, отец Павел, изволь-ка садиться в передний угол, ты ведь наставник, а я что? я и постою.