Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим

Наконец перед ними длинной полосой развернулась улица Джулиа, залитая лунным светом, и Пьер очнулся от своих дум перед дворцом Бокканера, выросшим черной призрачной тенью под серебристым небом. На соседней колокольне пробило три часа. Аббат вздрогнул, вновь услышав рядом с собой глухое рычание смертельно раненного зверя, жалобный стон, который граф, измученный внутренней борьбою, не в силах был сдержать.

Но Прада тут же встряхнулся и, пожав руку аббату, сказал с резким смехом:

— Нет, нет, дальше я не пойду… Если меня увидят здесь в такой час, еще, пожалуй, подумают, будто я снова влюбился в свою жену.

Он закурил сигару и быстро зашагал по освещенной луною улице, ни разу не обернувшись.

Проснувшись утром, Пьер с удивлением услышал, что пробило одиннадцать часов. После утомительного празднества, где он задержался так поздно, аббат спал спокойно и сладко, как ребенок, словно и во сне ощущая радость. Едва он раскрыл глаза, яркие солнечные лучи, проникавшие в окно, преисполнили его светлой надеждой. Первая его мысль была о том, что вечером, в девять часов, он наконец-то увидит папу. Осталось ждать еще десять часов: чем же ему заполнить этот благословенный день? Само небо, ясное и лучезарное, казалось священнику счастливым предзнаменованием.

Поднявшись с постели, Пьер распахнул окна, и в комнату ворвался теплый воздух, как будто напоенный тем же ароматом плодов и цветов, как в день его приезда, сладостным, непонятно откуда доносившимся запахом апельсинов и роз. Неужели правда уже наступил декабрь? Что за блаженная страна, где на пороге зимы в воздухе все еще веет весною! Уже совсем одетый, облокотившись на подоконник, Пьер залюбовался золотистой лентой Тибра и зеленеющими круглый год склонами Яникульского холма на том берегу реки, как вдруг увидел Бенедетту, которая сидела у фонтана в заброшенном саду дворца. Аббату было душно в комнате, и он спустился в сад, куда неодолимо влекла его жажда жизни, радости и красоты.

Сияющая, цветущая Бенедетта, как он и ожидал, с радостным возгласом протянула ему обе руки:

— Ах, дорогой друг, я так счастлива, так счастлива!

Они нередко и прежде проводили утренние часы в этом мирном, уединенном уголке. Но какие то были унылые часы, полные тревоги, лишенные надежды! А в то утро все вокруг казалось им светлым, проникнутым неизъяснимым очарованием: и пустынные аллеи, заросшие сорной травой, и кусты самшита в старом, засыпанном землею бассейне, и симметрично рассаженные апельсиновые деревья, когда-то обрамлявшие цветники, — все располагало к задушевной, дружеской беседе, к светлым мечтам и надеждам. И как отрадно, как свежо было возле фонтана, под сенью высокого лаврового дерева! Из разверстого рта трагической маски с нежным журчанием, напоминавшим звук флейты, вытекала тонкая струйка воды. Прохладой веяло от древнего мраморного саркофага, украшенного барельефами с изображением неистовой вакханалии, где фавны гонялись за нимфами, опрокидывали их наземь, жадно осыпали поцелуями. Пьер и Бенедетта чувствовали себя здесь вне времени и пространства, погруженными в покой минувших веков, так далеко от всего, что для них словно исчезали окрестные дома, новая каменная набережная, разрушенные и недостроенные кварталы в облаках пыля, весь этот Рим, в муках рождавший новый мир.

— Ах, как я счастлива! — повторила Бенедетта. — Я просто задыхалась в комнатах, меня тянет на простор, на воздух, к солнцу, мне хочется дышать полной грудью.

Она сидела возле саркофага на обломке колонны, служившем скамьей, и усадила аббата рядом с собою. Никогда еще он не видел Бенедетту такой красивой, ее чистое, нежное, как цветок, прелестное лицо, обрамленное черными волосами, порозовело на солнце. В бездонной глубине огромных глаз сверкали золотые искорки, невинные, детские уста расцветали радостной улыбкой. Наконец-то она могла любить избранника своего сердца, не нарушая законов божеских и человеческих… Бенедетта мечтала вслух, строила планы на будущее.

— Ну, теперь все очень просто, — говорила она, — раз церковь уже расторгла брачный союз, нетрудно будет добиться и гражданского развода. И мы поженимся с Дарио этой весной, а может быть, и раньше, если удастся быстро покончить с формальностями… Нынче вечером, в шесть часов, он едет в Неаполь, чтобы уладить денежные дела, — там пришлось продать наши земельные владения, ведь все эти хлопоты обошлись очень дорого. Но теперь нам ничего не жаль, раз мы принадлежим друг другу… Через неделю Дарио вернется, и настанут счастливые дни. Как мы будем смеяться, как весело проводить время! После вчерашнего блестящего бала я всю ночь не могла заснуть, все мечтала, строила разные планы, великолепные планы… О! вы увидите, сами увидите, я непременно хочу, чтоб вы остались в Риме до нашей свадьбы.

Пьер смеялся вместе с нею, покоренный ее бурной, юной веселостью; он с трудом удерживался, чтобы не поделиться с нею своей радостью, надеждой на скорое свидание с папой. Но он дал клятву не говорить об этом ни одной живой душе.

Время от времени в трепетной тишине залитого солнцем небольшого сада раздавался пронзительный птичий крик; подняв голову, Бенедетта взглянула на клетку, висевшую в окне второго этажа.

— Кричи, кричи громче, Тата! — сказала она со смехом. — Радуйся вместе с нами. Я хочу, чтобы все в доме были веселы.

И она обернулась к Пьеру с озорной улыбкой, точно школьница, расшалившаяся на каникулах.

— Вы знаете Тата? Как, неужели не знаете?.. Это же попугай моего дяди кардинала! Я подарила его дядюшке прошлой весной, и он его просто обожает, даже дает клевать со своей тарелки. Он сам ухаживает за птицей, выпускает погулять и сажает в клетку, а в холода так боится ее простудить, что постоянно держит в столовой, самой теплой из своих комнат.

Подняв глаза, Пьер увидел хорошенькую птичку с шелковистым пепельно-зеленым оперением. Зацепившись клювом за жердочку, попугай раскачивался и хлопал крыльями, резвясь на солнышке.

— Он умеет говорить? — спросил аббат.

— О нет, он просто кричит, — отвечала Бенедетта, смеясь. — Но дядя убежден, будто попугай отлично все понимает, и очень любит с ним разговаривать. — И тут, вспомнив почему-то о другом своем родственнике, троюродном дяде, живущем в Париже, Бенедетта вдруг спросила: — А вы не получали письма от виконта де Лашу?.. Он писал мне на днях о том, как он огорчен, что вы еще не добились приема у его святейшества. Он так рассчитывал на вас, так надеялся, что вы победите и его идеи восторжествуют!

Пьер действительно часто получал отчаянные письма от виконта, огорченного возросшим влиянием своего противника, барона де Фура, который успешно возглавил международное паломничество в Рим и собрал крупные суммы на динарий св. Петра. Это означало перевес старокатолической партии непримиримых и грозило свести на нет все завоевания либеральной партии неокатолицизма; необходимо было добиться от святого отца поддержки пресловутых обязательных корпораций и осуждения корпораций свободных, которым покровительствовали консерваторы. И виконт де Лашу засыпал Пьера поручениями и всякими сложными проектами, возлагая все надежды на его аудиенцию в Ватикане.