Жорис-Карл Гюисманс - Собор

— Таинственное точило я знаю, — возразил аббат Жеврезен, — его очень часто изображали витражисты пятнадцатого — шестнадцатого веков; собственно, это парафраза текста пророка Исайи: «Я топтал точило один, и из народов никого не было со Мною» [51]. Но таинственная мельница — признаюсь, это мне неизвестно.

— Я однажды обратил внимание на такую в Берне, на витраже пятнадцатого века, — объявил аббат Плом.

— А я ее видел в Эрфуртском соборе, не на стекле, а на дереве. Это картина неизвестного художника, датированная 1534 годом; вижу ее как теперь:

Вверху Бог-Отец, благодушный старец с белоснежной бородой, величавый и задумчивый; потом мельница, похожая на кофейную, стоит на краю стола, ее нижний ящичек приоткрыт. Евангелические животные вываливают в ее жерло из больших белых мехов ленты, на которых написаны тайносовершительные слова; эти ленты спускаются в чрево машинки, затем выходят через ящичек и падают в чашу, которую держат преклонившие перед столом колени кардинал и епископ.

Слова превращаются в благословляющего младенца, а в углу картины четыре евангелиста крутят длинную рукоять.

— Тут много странного, — заметил аббат Жеврезен. — Изображены слова, совершающие пресуществление, а не сами пресуществляемые вещества; евангелисты представлены дважды, в животном и в человеческом обличье; они и вертят машиной, и ведают помолом. Кроме того, здесь нет святого приношения, оно заменено живой плотью.

На самом деле все верно: как только сказаны освящающие слова, хлеб уже не хлеб. Все-таки необычен план, по которому в видимом сюжете, в сцене на мельнице пшеница вообще убирается с глаз: и как зерно, и как мука, и как гостия; должно быть, художник принял решение отказаться от материи, от внешнего и заменить ее реальностью, недоступной для чувств, с тем, чтобы потрясти массу, утвердить действительность таинства, сделать его видимым для толпы. Но вернемся к нашему церковному строительству. На чем мы остановились?

— Вот здесь, — ответил Дюрталь и показал веточкой на песке на продольные проходы храма. — Что ж, боковые капеллы мы можем устроить по нашему выбору. Одну, само собой, посвятим Иоанну Крестителю. Чтобы отличить ее от остальных, у нас есть хмель и гвоздичное дерево, которым он дал и свое имя, а главное полынь, которую собирают накануне его праздника и вешают в комнате от злого глаза и чародейства, от молнии и привидений. Заметим еще, что это прославленное в Средние века растение применялось против эпилепсии и пляски святого Вита — болезней, при которых необходимо заступничество Предтечи.

Другую капеллу посвятим апостолу Петру. На его алтарь мы также можем положить пук трав, которые наши предки называли в его честь: подснежник, кустистую жимолость, горечавку и мыльнянку, постенницу и повой, и много других, все не упомню.

Но прежде всего, не правда ли, подобает возвести приют для Божьей Матери Семи Скорбей {71} , который есть во многих церквах.

Ясно нам указана удивительная пассифлора, синий, в лиловый вдающийся цветок; завязь ее подражает кресту, столбик цветка гвоздям, тычинки молоткам, волокнистые органы терновому венцу: словом, в ней заключены все орудия Страстей Господних. Если угодно, прибавьте к ней иссоповую ветвь, посадите кипарис — образ Спасителя по святому Мелитону и смерти по г-ну Олье, мирт, который, по одному из текстов Григория Великого, утверждает сострадание, а главное, не позабудьте крушину или терние: ведь из ветвей именно этого кустарника иудеи сплели венец, возложенный на голову Христа; вот капелла и готова.

— Да, — сказал аббат Жеврезен, — Руо де Флери уверяет, что именно колючими ветвями крушины венчали главу Сына Человеческого, и тут поневоле задумаешься: вспоминается, что в Ветхом Завете, в главе девять Книги Судей, все великие деревья Иудеи поклонились Царю, пророчески представленным этим невзрачным кустом.

— Это так, — ответил аббат Плом, — но вот еще что любопытно: сколько совершенно различных смыслов приписывают тернию древние символисты. Святой Мефодий приноравливает его к девству, Феодорит к греху, святой Иероним к дьяволу, святой Бернард к смирению.

Заметьте также, что в «Символическом богословии» Максимилиана Сандея это растение названо прелатом, в мире живущим, в то время как маслину, виноград и фиговое дерево, сравнивая с ним, автор именует монашескими молитвенными орденами. Тут он, конечно, намекает на шипы, которыми епископы, бывало, не упускали случая колоть скорбящие главы обителей.

Еще в геральдике своей капеллы вы позабыли тростник — скипетр, в насмешку вложенный в руки Сына Божия. Но тростник точно так же, как и терние, куда хочешь, к тому приложишь. Святой Мелитон дает значение: Воплощение и Святое Писание; Рабан Мавр: проповедник, лицемер, язычники; святой Эвхер: грешник; Клервоский аноним: Христос; прочее позабыл.

— Для одной породы и того хватит, — сказал Дюрталь. — Теперь надо устроить еще несколько капелл для святых; нет ничего проще: возьмем только тех, чьими именами названы травы.

Вот, к примеру, валериана, прозванная травой святого Георгия, белый цветок с трубчатым стеблем, растущий во влажных местах; его прозванье вполне понятно, ибо его применяли при леченье нервных болезней, от которых этому святому и молились.

Трава, или, вернее, травы, святого Роха: болотная мята, два сорта девясила, из которых один, с золотисто-желтыми цветами, служит слабительным и исцеляет паршу; прежде в день памяти этого подвижника освящали пучки этой травки и подвешивали в хлевах, чтобы охранить скот от эпизоотий.

Трава святой Анны — унылая вьющаяся постенница, эмблема бедности.

Трава святой Варвары — гулявник, невзрачное крестоцветное растеньице, помогающее от цинги, по-нищенски пластающееся вдоль дорог.

Трава святого Фиакра — коровяк, отварные листья которого ставят как припарки: они служат мягчительным и лечат от колик, а святой этот, как считается, тоже снимает боль в животе.

Трава святого Стефана — цирцея, скромная травка с гроздьями красноватых цветков на мохнатом стебельке. Да сколько их еще!

Что же до крипты, а мы ее выкопаем, там непременно должны расти деревья Ветхого Завета, в память о котором и устраивается эта часть храма. Поэтому, невзирая на климат, там надобно выращивать виноград, пальмы — знак вечности, кедр, который, благодаря своей не поддающейся порче древесине иногда связывается с мыслью об ангелах, а еще маслины, фиги — образ Святой Троицы и Бога Слова, ладан, кассию, мирру или алой, символ совершенного человечества Иисуса Христа, и теревинфы — а они что, собственно, означают?

— По Петру Капуанскому, Крест и Церковь; святых, по святому Мелитону; учение иудеев и еретиков, по Клервоскому анониму; что же до капель их сока, то это слезы Христовы, если верить святому Амвросию, — разъяснил аббат Плом.