Мадлен Жанлис - Меланхолия и воображение

Слезы лились рѣкою изъ глазъ Эльмины. Тайный голосъ разсудка повелѣвалъ ей взять свои волосы, данные милой дочери Лорда Фримора; ея сердце терзалось и противилось разсудку; но Эльмина рѣшилась побѣдить сердце свое, взяла перо и дрожащею рукою написала на лоскуткѣ бумаги слѣдующую записку къ Нельсону:

«Я была въ заблужденіи: почитала Фриморомъ того, кто встрѣтился со мною на кладбищѣ, 9 Іюня; думала, что прекрасный ребенокъ, которому я дала свои волосы, есть дочь Лорда Фримора: теперь узнала истину; завтра ѣду въ Гиршбергъ — и не возвращусь никогда»

Эльмина хотѣла положить записку на то мѣсто, гдѣ лежали волосы…. Вдругъ вбѣгаетъ Коралія, и кричитъ: вотъ папинька, папинька!…. Эльмнна посмотрѣла въ дверь; Нельсоновъ образъ мелькнулъ въ глазахъ ея; она затрепетала и упала въ обморокъ….. Пришедши въ память, видитъ передъ собою Нельсона, стоящаго на колѣняхъ, блѣднаго, съ растрепанными волосами — онъ держалъ въ рукѣ спиртъ, а маленькая Коралія плакала и цѣловала ее…. Эльмина съ трепетомъ взглянула на Нельсона, отворотилась, взяла Коралію на руки, прижала къ сердцу и залилась. слезами…. Нельсонъ, внѣ себя и все еще на колѣняхъ, схватилъ руку своей дочери, поцѣловалъ ее съ жаромъ, и посмотрѣвъ на Коралію глазами, въ которыхъ блистали слезы, сказалъ выразительнымъ, страстнымъ голосомъ: «о милая дочь! ты никогда меня не утѣшишь, но съ этой минуты будешь мнѣ драгоцѣннѣе!»…. Встаетъ, и съ видомъ неописанной горести бросается въ двери…. Горестное восклицаніе, которое вырвалось изъ сердца Эльмины, потрясаетъ всю его душу; онъ останавливается, устремляетъ на нее пламенной взоръ и скрывается.

Эльмина, взявъ Коралію за руку, выходитъ съ нею изъ опасной бесѣдки… Знакомый, унылой голосъ зоветъ Коралію. Эльмина, поцѣловавъ ее въ послѣдній разъ, удаляется и выходитъ изъ саду, отдохнувъ нѣсколько минутъ на дерновомъ канапе. Отецъ Эльмины спросилъ о причинѣ блѣдности лица ея: она сказала о пожарѣ въ саду, о своемъ страхѣ, и никто не искалъ другой причины.

Нельсонъ, увѣренный въ послушаніи Кораліи, запретилъ ей говорить о прекрасной госпожѣ (такъ называла она Эльмяну); отослалъ ее домой, а самъ возвратился въ бесѣдку, увидѣлъ записку Эльмины подлѣ забытыхъ волосовъ, взялъ и читалъ ее съ трепетомъ… Онъ чувствовалъ, что заблужденіе должно было усилить въ сердцѣ Эльмины такую склонность, которой не противилась ея добродѣтель…. Случай открылъ ей, съ какимъ жаромъ, съ какимъ изступленіемъ обожали ее; случай открылъ ему, что сердце Эльмины пылало вмѣстѣ съ его сердцемъ… Ахъ! сіи восхитительныя мысли были новы для души Нельсоновой! Страшный образъ будущаго не приводилъ его въ трепетъ; онъ забылъ на минуту и честь и спокойствіе и непорочность Эльмины! «Она меня любитъ! она знаетъ, какъ страстно любима мною! повторялъ онъ: могу ли обвинять себя? Небо хотѣло соединить узами симпатіи, благодарности, нещастія и сожалѣнія два сердца, разлученныя должностію!…. Вѣчныя, священныя узы!… Она знаетъ, она чувствуетъ у какъ неизъяснимо люблю ее!… Эльмина будетъ жалѣть обо мнѣ, оплачетъ горестную судьбу мою!»

Такова любовь, самая пылкая, самая страстная! все относитъ къ одной себѣ, находитъ утѣшительную прелесть въ страданіяхъ, ею причиняемыхъ…. Любовь, всегда нѣжная, часто бываетъ безжалостна!

«Эльмина оставляетъ Вармбрунъ! Эльмина уже не возвратится!» сказалъ Нельсонъ съ горестію и рѣшился написать къ ней. Письмо его было коротко и просто: онъ клялся убѣгать ее, цѣлый мѣсяцъ не выходить изъ дому, и умолялъ Эльмину отложишь свой отъѣздъ въ Гиршбергъ. На другой день, передъ зарею у Нельсонъ пошелъ на кладбище и положилъ письмо на гробь Госпожи Б* — не было другова средства доставить его Эльминѣ. Спрятавшись въ кустахъ, ожидалъ онъ ея прихода. — Эльмина приближается ко гробу; блѣднѣетъ, видя письмо; беретъ его дрожащею рукою, прочитываетъ нѣсколько разъ сряду, кладетъ на свою грудь, и слезы ручьями льются изъ глазъ ея. Сіи слезы были отвѣтомъ Эльмины. Нельсонъ, увѣренный, что прозьба его будетъ исполнена, хотѣлъ уже удалиться, какъ вдругъ замѣтилъ, что Эльмина съ робкимъ замѣшательствомъ осматривалась вокругъ себя и чего то искала глазами…… Нельсонъ былъ недалеко отъ обелиска; тихонько потрясъ вѣтьвями куста, за которымъ скрывался; раздѣлилъ ихъ и бросилъ букетъ ясминовъ на гробъ Госпожи Б*… Эльмина затрепетала, устремила на кустъ глаза свои — движеніемъ головы изъявила согласіе, и, махнувъ бѣлымъ платкомъ, дала знать, чтобы Нельсонъ удалился. Онъ исполнилъ ея волю.

Эльмина, возвратясь домой, раскаялась въ своей неосторожности… Жить болѣе шести недѣль подлѣ опаснаго Нельсона, въ такомъ мѣстѣ, гдѣ все напоминало о немъ; гдѣ образъ его всюду за нею следовалъ; гдѣ все говорило ей о Нельсонѣ: и маленькой садикъ, и запахъ ея цвѣтовъ, и тихой кабинетъ, посвященный нѣжности, и самый гробъ ея матери!… Она уже не могла отдѣлить чувствъ любви отъ впечатлѣній горести и мыслей о смерти…..Эльмина съ трепетомъ, въ нерѣшимости, вошла въ цвѣтникъ. Мысли, которыя ожидали ее въ бесѣдкѣ, были ей напередъ ужасны… «Ахъ! сказала она: вчера моя любовь я горесть могли назваться невинными; а нынѣ все перемѣнилось! Я не найду наслажденія въ слезахъ своихъ!»… Она отворила дверь, въ бесѣдку, и обративъ глаза на большія кресла своей матери, почувствовала робость, которая скоро превратилась въ ужасъ…. Эльмина стала, по обыкновенію своему, на колѣни; хотѣла молиться усердно, но не могла… Странный предметъ темно представлялся ея воображенію….. Казалось, что кресла, стоявшія противъ нее, были непусты…. Глаза ея, устремленные въ книгу, видѣли образъ почтенный и грозный, укоряющій слабую; тѣнь была передъ нею!… Эльмина молилась; не смѣла тронуться съ мѣста; волосы ея становились дыбомъ; холодъ разливался по всей ея внутренности, но голова Эльминина пылала: кровь подымалась въ нее съ быстротою и производила въ ушахъ обманчивый шумъ, подобный отдаленному звону погребательнаго колокола…. Въ сію минуту большая книга упала съ полки и застучала…. Страхъ возвратилъ силы Эльминѣ, которая бросилась изъ бесѣдки въ садъ, упала на дерновое канапе, и воскликнула: она выгнала меня; мои молитвы ей противны!

Пришедши въ себя, Эльмина ужаснулась своего движенія, встала и ушла изъ саду. Въ спальнѣ ея висѣлъ совершенно сходный портретъ Госпожи Б*, на которой, послѣ ея кончины, Эльмина не имѣла твердости взглянуть ни разу. Госпожа Б* нарочно списала себя для Эльмины. Она изображена была во весь ростъ, съ отверстыми объятіями; нѣжный взоръ ея, казалось, призывалъ любезную дочь къ материнскому сердцу… Въ сей комнатѣ и передъ симъ портретомъ Эльмина рѣшилась провести остатокъ утра. Она всходитъ на лѣстницу, отворяетъ поспѣшно дверь и запирается въ спальнѣ. Тутъ въ первой разъ воспоминаніе о Нельсонѣ изчезаетъ; любовь къ несравненной матери — первое, непорочное чувство Эльминина сердца — снова оживаетъ въ немъ. Эльмина думаетъ, что спокойствіе и невинность ея возвратились…. бросается на колѣни, устремляетъ глаза, помраченные слезами, на образъ незабвенной, и восклицаетъ: «о милая! здѣсь обновляю горесть свою; здѣсь, оплакивая потерю твою, живѣе чувствую цѣну добродѣтели! Отнынѣ тебѣ одной посвятятся мои слезы… Ангельскія черты твои напоминаютъ мнѣ должность мою… Дай мнѣ силу исполнить ее; подкрѣпи слабое сердце твоей Эльмины!»… Она сѣла и задумалась; ей казалось, что голосъ матери, нѣжной и кроткой, говорилъ ей: бѣги, Эльмина! бѣги, пока есть время!… Ты на краю пропасти! нужна рѣшительность и твердость! Бѣги, Эльмина! — … Исполню волю твою, о нѣжная родительница! сказала Эльмина съ жаромъ: я рѣшилась; ѣду сей же вечеръ!…. Она взглянула на портретъ своей матери; чувство горести, сладкой и тихой, наполнило ея сердце. Ты еще жива для Эльмины, думала она: я слышала твой голосъ; онъ отдался въ моемъ сердцѣ. Ахъ! твои объятія не будутъ уже моимъ вѣрнымъ и безопаснымъ убѣжищемъ…. но ты одна будешь оживлять мою душу; ты одна будешь подкрѣплять меня, слабую, осиротѣвшую!