Люси Монтгомери - Рилла из Инглсайда

А Джем теперь лейтенант… его повысили в звании прямо на фронте. Он прислал мне фотографию, на которой он уже в своей новой военной форме. Он выглядит худым и старым… старым … мой юный брат Джем. Не могу забыть мамино лицо, когда я показала ей этот снимок.

— Это … мой маленький Джем… малыш нашего Дома Мечты? — вот и все, что она сказала.

Пришло письмо и от Фейт. Она работает в добровольческом медицинском отряде в Англии и пишет обо всем с надеждой и радостью. Я думаю, она почти счастлива: ей удалось повидать Джема во время его последнего отпуска, и она так близко от него, что даже смогла бы приехать к нему, если бы он был ранен. Это так много значит для нее. Ах, если бы я только могла быть там вместе с ней! Но моя работа нужна здесь, дома. Я знаю, Уолтер не хотел бы, чтобы я покинула маму, а я стараюсь «держать слово», данное ему, во всем, вплоть до мелочей повседневной жизни. Уолтер погиб ради Канады — я должна жить ради нее. Об этом он просил меня.

28 января 1918 г.

— Я поставлю мою носимую ураганами душу на якорь британского флота и испеку печенье с отрубями, — сказала сегодня Сюзан, обращаясь к кузине Софии, которая пришла к нам с какой-то наводящей ужас историей о новой и непобедимой подводной лодке, только что спущенной на воду в Германии [113] Речь идет о германских подводных лодках крейсерного типа (U-151), которые первоначально предназначались для доставки сырья и товаров в Германию в условиях британской морской блокады, но после вступления в войну США стали использоваться как боевые корабли в американских территориальных водах. . Сюзан сейчас не в духе из-за новых призывов экономить продукты. Ее верность коалиционному правительству подвергается жестокому испытанию. Первый удар она перенесла мужественно. Когда пришло распоряжение насчет муки, Сюзан сказала довольно бодро:

— Говорят, будто старую собаку новым фокусам не научишь, но я, хоть и стара, научусь печь «военный» хлеб, если это поможет разгромить гуннов.

Но последние предложения пришлись Сюзан «не по нутру». Если бы не папины требования, я думаю, она проигнорировала бы призывы сэра Роберта Бордена.

— Да это прямо как в Библии, миссис докторша, дорогая! Делайте кирпичи без соломы! Как мне печь пирог без масла или без сахара? Это невозможно! Это и пирогом-то не будет! Конечно, можно испечь что-нибудь совсем безвкусное и убитое , миссис докторша, дорогая. Но нам даже нельзя замаскировать то, что получится, чуточкой глазури! Подумать только! До чего я дожила! Правительство, сидящее в Оттаве, является в мою кухню и вводит для меня нормирование продуктов!

Сюзан отдала бы последнюю каплю крови за своего «короля и отечество», но отказаться от ее любимых кулинарных рецептов — это совсем другое и гораздо более серьезное дело.

От Нэн и Ди я тоже получила письма… или скорее записки. Они слишком заняты, чтобы писать письма: приближаются выпускные экзамены. Этой весной они получат дипломы бакалавров гуманитарных наук. Очевидно, я буду единственной «тупицей» в семье. Но почему-то у меня никогда не было желания получить высшее образование, и даже сейчас университет меня не привлекает. Боюсь, я лишена честолюбия. Есть только одно положение, которое я хотела бы занять… и я не знаю, суждено мне это или нет. Если нет… я не хочу никакого другого. Но я не напишу об этом здесь. Думать об этом можно; но было бы, вероятно, бесстыдством — как сказала бы кузина София — об этом писать.

И все же я напишу! Я не позволю условностям и кузине Софии меня запугать! Я хочу быть женой Кеннета Форда! Вот так!

Я только что посмотрела на себя в зеркало и не заметила никаких признаков краски стыда на моем лице. Вероятно, я девица, совершенно не соответствующая классическим нормам.

Сегодня я ходила проведать Понедельника. Суставы у него совсем одеревенели, но, когда я пришла, он, как всегда, сидел, ожидая поезда. Он похлопал хвостом по платформе и умоляюще взглянул мне в глаза. «Когда приедет Джем?» — казалось, спросил он. Ох, Понедельник, нет ответа на этот вопрос, как нет ответа на другой, который мы все постоянно задаем: «Что случится, когда Германия нанесет новый удар на Западном фронте… один, мощный, последний победный удар!»

1 марта 1918 г.

— Что принесет весна? — сказала сегодня Гертруда. — Я боюсь ее, как никогда прежде не боялась ни одной весны. Как вы думаете, наступит ли снова такое время, когда наша жизнь будет свободна от страха? Почти четыре года мы ложимся вечером в постель со страхом и со страхом поднимаемся поутру. Страх — нежеланный спутник, куда бы мы ни шли.

— Гинденбург говорит, что будет в Париже первого апреля, — вздохнула кузина София.

— Гинденбург! — невозможно пером и чернилами передать то презрение, которое Сюзан вложила в это слово. — Неужто он забыл, чей день первое апреля?

— До сих пор Гинденбург всегда держал слово, — сказала Гертруда так же мрачно, как могла бы сказать это сама кузина София.

— Да, когда сражался против русских и румын, — возразила Сюзан. — Подождите, пока он столкнется с британцами и французами, не говоря уже о янки, которые стараются как можно скорее переправиться в Европу и, без сомнения, лицом в грязь не ударят.

— Сюзан, вы говорили то же самое в 1914 году накануне сражения за Монс, — напомнила я ей.

— Гинденбург говорит, что не пожалеет миллиона немецких жизней, чтобы прорвать фронт, — сказала Гертруда. — Такой ценой он, наверняка, добьется каких-то успехов, и как мы сможем пережить это время, даже если в конце концов его планы потерпят крах? Эти последние два месяца, когда мы, съежившись, ждем удара, показались мне такими же долгими, как все предыдущие месяцы войны, вместе взятые. Я хотела бы, чтобы в сутках не было такого часа, как три после полуночи. Именно тогда я каждую ночь вижу Гинденбурга в Париже, а Германию ликующей. Я никогда не вижу ничего подобного ни в какое другое время, кроме этого заслуживающего всех проклятий часа.

Сюзан с сомнением взглянула на Гертруду, но, очевидно, решила, что существительное «проклятие» — это все же не совсем то же самое, что однокоренное прилагательное.

— Я хотела бы, чтобы можно было принять какое-нибудь магическое снотворное и проспать следующие три месяца… а затем проснуться и узнать, что Армагеддон позади, — сказала мама, почти с раздражением.

Мама нечасто падает духом настолько, чтобы у нее возникло такое желание… или, во всяком случае, чтобы заявить об этом желании вслух. Мама очень изменилась с того ужасного сентябрьского дня, когда мы узнали, что Уолтер никогда не вернется; но она всегда оставалась мужественной и терпеливой. Теперь кажется даже она дошла до того, что уже не может терпеть.