В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА

Они метались, сопровождаемые рычанием моторов, скрежетом передач и тормозным визгом. Все это оттенялось слабым, призрачным шумом реки. А город уже спал, не обращая внимания на звуки надвигающегося базара.

Я прошел к центру и поразился еще больше: всюду стояли и фырчали груженые автомашины. Шоферы и сопровождающие ждали, когда откроют ворота, курили, перекрикивались, а кое-где еще на дальних подступах к базару уже завязывались, намечались крупные и мелкие сделки, покупатели и продавцы сговаривались, нащупывая что-то, бродили, бегали, прикидывали. Кто-то норовил объехать кого-то и прорваться к воротам без очереди, у кого-то не заводилась машина, вот две машины сцепились бортами там полетел на землю какой-то ящик… Но ворота все еще не открывали. Лавируя между кузовов и колес, я вышел из этой толкучки на улицу, где двигалась пешая публика. Люди приценивались к товару прямо на ходу. Женщина держит на поводу двух громадных баранов, просит по шестьдесят рублей за каждого, а молодой парень подходит к ней то с одной стороны, то с другой, уговаривает сбавить цену. Она медленно движется сквозь толпу, к базару, толкает, волокет глупых баранов, а парень кружит вокруг нее, как спутник, и торгуется. Они исчезли в толпе, а я с трудом пробился к другим воротам. Здесь было меньше машин, у стены лежали груды мешков, груженных неизвестно чем, какие-то женщины сидели на сложенных конвертами овечьих шкурах, горел у ворот костер. Большая группа цыган копошилась около огня. Видимо, тут и ночевали.

В воротах метался вчерашний джигит в бежевых галифе. Он останавливал машины и кричал: «Так! У вас что?» Залезал в кузов, щупал, и машина катила дальше, в темень базарной площади. Было все еще темно. Я прошел в ворота, свернул влево и вдруг споткнулся о что-то живое, чуть не упал и отскочил с омерзением: боров, а может, и свинья, громадной лепешкой расплылся на дороге. Животное изредка густо похрюкивало, оно не могло даже встать от ожирения, и потому хозяин оставил свинью, а сам подался куда-то. Я обошел эту гору мяса и осторожно направился дальше, где было посветлее. Мужчины сновали с озабоченным видом. Скрипуче кричала пернатая живность, мычали телята. И уже кое-кто из торговцев, пробуя голос, выкрикивал название товара. Я направился к этим торговцам.

Они расположились на обширной площадке базара тремя или четырьмя рядами. Раскладывали товар на каких-то подстилках, газетах и бумагах, пригнетая уголки этих подстилок камешками. Чего тут только не было! Глаз выхватывал из темноты то топор и какие-то железяки, то контуры сапога либо фуражки, то виднелся белый гипсовый Трезор, то школьная форма… Барахла всякого была несметная сила.

Моздок все еще спал. Минул четвертый час по московскому времени. Гудки машин, треск мотоциклов, мычание, ржание, блеяние, кряканье, визг, кудахтанье — все это смешалось с руганью, восклицаниями и говором сотен людей. И все сливалось в один слитный, ничему, кроме себя, не подчиняющийся шум.

Я стоял совершенно завороженный, пытаясь обнаружить в толпе вчерашних знакомых. Но обнаружить кого-либо в такой толпе мудрено, к тому же им, само собой, было не до меня. И если сейчас, в темноте, стоит такое столпотворение, что же будет, когда рассветет? Но я боялся опоздать в Минводы на самолет, поэтому, не дождавшись рассвета, поспешил к автобусной станции.

А машины все шли и шли…

Сигнал боевой тревоги врезался в мозг и подкинул меня на подвесной койке. Он не стих и тогда, когда я очумело спрыгнул вниз; с пронизывающей настойчивостью он будил и будил затуманенное сном сознание. Над головой прокатился тяжелый грохот матросских ботинок. Я быстро оделся, хотел выбежать из каюты, но вспомнил, что мне лучше сидеть и никому не мешать. Как я догадывался, это было все, что от меня требовалось. Правда, с молчаливого разрешения командира я мог наблюдать и ходить по всему кораблю, мне никто не запрещал этого. Но сейчас я не хотел быть наблюдателем. Роль гостя, то есть человека лишнего и ненужного на военном корабле, тоже меня не устраивала. И я не знал, что делать…

Плафон освещал бортовой скос каюты с иллюминатором, неумело задраенным мною. Стол и две подвесные койки. Репродукция картины популярного русского пейзажиста, шкафчик с необходимыми туалетными принадлежностями и мемуарная книга — вот и все, что учило сейчас меня дорожить уютом.

За бортом глухо шумели океанские волны. Где-то подо мной что-то надрывно гудело, что-то вздрагивало. Легкая, еле заметная бортовая качка порождала ощущение неестественности. Интересно, а как бы я выдержал настоящую, притом килевую, качку? На таком корабле при четырехбалльном ветре даже в океане этого не узнать. Но я вдруг почувствовал самоуверенность: ведь говорят, что даже адмиралу Нельсону ставили на мостик специальное деревянное ведерко. По шуму воды за бортом, по частоте ритмических вздрагиваний и по каким-то неосознанным ощущениям я догадался, что корабль идет на предельной скорости. И я вдруг почувствовал физическую близость грандиозной океанской стихии. Подо мной и вокруг меня, всюду была мятущаяся вода, океанская, непостижимая, не подвластная ничему бездна. Безбрежная, тревожно-непонятная, ничем не обузданная, существующая помимо человека, независимая стихия. Размеры ее не умещались в пределах человеческих представлений, это подавляло и унижало.

Но как же я очутился за тридевять земель от близкого сердцу мира, над этой бездной среди океана?

В раннем возрасте мир, окружающий нас, кажется не только удивительно гармоничным, но и образным. Помнится, глядя на глобус, я думал, что Земля в самом деле оплетена меридианами. Эдакие прочные толстые стальные струны, протянутые по странам и океанам, сходятся на полюсах, образуя прочные узлы. И я терялся в догадках, что же делают, когда такая струна вдруг отвяжется или лопнет?

С годами один за другим лопаются меридианы наших детских наивных представлений. Но, даже будучи школьником, читая Арсеньева, я нет-нет да и представлял старого гольда Дерсу в таком виде: он бредет по Уссурийской тайге и, отмахиваясь от комаров, ворчливо перешагивает через стальную, оплетенную корнями струну… Может быть, тогда и зародилась мечта побывать на Дальнем Востоке, увидеть зеленые перепады Сихотэ-Алинского хребта, услышать шум океана.

По-разному сбываются у людей мечты. Однажды, полушутя и не веря в успех, я попросил военную комиссию Союза писателей дать мне командировку на Тихоокеанский военный флот. Написал заявление и, забыв обо всем, уехал в свою Тимониху. Теплое, тихое вологодское лето настроило меня на рабочий лад. Между делом я бродил по лесам и удил на озере окуней, а самое главное, ходил с ружьем на лабаза в надежде перехитрить медведя.