В. Белов - НЕВОЗВРАТНЫЕ ГОДЫ

С 1929 по 1931 год шла коллективизация в два этапа. Первый этап — осень 1929 года — «сталинская коллективизация на основе ликвидации кулачества как класса». Потом вышла статья Сталина «Головокружение от успехов» — обвинили низы. Колхозы распались. С 1931 по 1932-й — новая волна коллективизации (уже «осознавших»)». Эта волна сметала всё на своем пути. Особенно досталось хуторянам.

У меня есть черновые наброски Александра Павловича к поэме о том периоде:

Крестьянский поэт А. П. Кузнецов описывает, своеобразный период, когда крестьянам разрешалось выходить на отруба и селиться на хуторах: такие мужики освобождались от налогов до пяти лет и быстро вставали на ноги. Вместе с ними вставала на ноги и вся Россия.

Но разве могла позволить и дальше так развиваться событиям троцкистская братия?

Не закончил свою поэму Александр Павлович!

Только обжились в колхозе, а война тут как тут… Есть у историков документы, где говорится, сколь ко после нашей коллективизации вышло из компартии немцев, австрийцев, итальянцев. Этот факт замалчивается, но ясно, что троцкистская коллективизация сильно подсобила Гитлеру прийти к власти.

Я сомневаюсь, что исторические события без малого вековой давности были известны нашим пред выборным перебежчикам, то есть Лапшину и Ручкину. Их предательство обусловлено другими при чинами: Но сейчас я пытаюсь говорить на иную тему. «На какую?» — спросит читатель, и я отвечу: «Решай сам…»

Конечно, простой мужик вроде Кузнецова А. П. не знал и не знает, что и как говаривал Сергей Есенин о крестьянстве:

Откуда А. П. Кузнецову знать, почему С. А. Есенин выбросил эти строки из поэмы «Гуляй-Поле»? Стихотворение «Мир таинственный, мир мой древний» тоже было неведомо даже искушённому в поэзии А. П. Кузнецову. Лежало оно, как говорится, за семью замками. Что говорить о стихотворениях, если и сама гибель Есенина содержалась в глубочайшей тайне! Клевету на поэта (он, дескать, был самоубийца) поддержали специалисты с весьма высокими академическими званиями.

Это же надо так! Убили Есенина, Клычкова, Клюева, Ганина, Павла Васильева, и никто не ответил за зверство хотя бы по тогдашним законам. А за что опалён троцкистским морозом цвет русской поэзии? Поэтический же чертополох и до сих пор махрово лопушится по всем пустырям и шоссейным обочинам.

В своё время я написал статью о сюжетах, где жаловался на писателей, дескать, они не используют множество сюжетов, которые сами просятся в литературное произведение. К числу таких неиспользованных сюжетов относится и то, что описывает Александр Павлович Кузнецов в своей, к сожалению, несостоявшейся поэме…

Ах, что говорить о поэме, если не состоялась целая крестьянская партия! Вспоминая хутор, стоявший в лесу на дороге, ведущей в деревню Семёновскую, уместно бы поговорить о Столыпине, о его реформах, о хуторской системе, но я не буду смущать сторонников троцкистской коллективизации. Лишь выпишу одну фразу из Иоанна Златоуста: «Кто хочет ничего не делать, а всегда спать, тому, конечно, кажется трудным и есть и пить; на против, люди бдительные и бодрые не уклоняются и от весьма дивных и трудных дел, но приступают к ним с большей смелостью, чем беспечные и сонливые к весьма лёгким. Нет, точно нет ничего лёг кого, чего бы великая леность не представила нам весьма тяжёлым и трудным; равно как нет ничего трудного и тяжёлого, чего бы усердие и ревность не сделали весьма лёгким».

Сказано давненько, еще в триста семьдесят пятом году…

* * *

«Вы не должны молчать!» — пишет А. И. Садчиков, читатель из Мурманска. Не ведаю, чем я дал повод такому безапелляционному призыву. Наверное, чем-то дал, если так пишет читатель. Всего скорее, повод я дал своими книгами, может быть, публицистикой. Но вот беда, и теперь, в старости, и в детстве моим любимым занятием, вернее, второй натурой было как раз молчание. И в писатели я угодил совсем случайно, для себя не «очень ожиданно», как выражаются не чувствующие языка еврейские интеллектуалы. В детстве я даже не мечтал о такой (писательской) перспективе. Хотя мечтал-то весьма много. Очень даже много. Господи, о чём я только не мечтал! Мечтал о моём будущем: вот выучусь, стану лётчиком. Крестный Иван Михайлович подшучивал, мол, парень-то прилетит и усядется на трубу, а после опять улетит. Увы, не выучился и лётчиком не стал… Главная мечта молодости до двадцатипятилетнего возраста была получить аттестат, и эта мечта осуществилась. Но вспомним хохляцкую пословицу: «Пока солнце взойдёт, роса очи выест». Лётчиком стал не я, а мой дружок детства, ныне покойный Борис Мартьянов… Лётчиком стал и мой родной младший брат Иван Иванович. Детские мечты были не очень многочисленны, их можно и перечислить: мечтал я, к примеру, научиться играть по нотам и, будучи пятнадцатилетним, даже тренькал на домбре «Во поле берёзонька стояла». Не доучился, судьба сделала крутой вираж… До этого в деревне под материнским крылом мечтал научиться плавать под па русом и даже смастерил буер на трёх старых коньках. (О настоящих коньках тоже, кстати, мечта была.) Ещё мечтал научиться ездить на двухколёсном велосипеде, мечтал о гармошке, мечтал сделать сам детекторный приёмник. Даже сам выплавлял кристалл и мотал одну за другой катушки, когда появилась у меня проволока.

Но главной мечтой были новые книги, так как читать-то мне было нечего… В ту пору появилась мечта о девушке, которая живая, красивая, но… ни когда не ходит в уборную. Девушка и уборная ни как не вмещались в одном детском сердце. В этой связи вспоминается мамин рассказ об одной старушке. Сидит (имярек) за прялкой, прядёт куделю и поглядывает на старика, словно чего-то узнать хочет. Дедко сердито вяжет помело. Прилаживает друг к дружке сосновые лапки и чует, что старухе поговорить хочется.