Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Серафина вдруг резко остановилась перед Матье.

— Я с ума сойду… Говорят, что нас, оскопленных, в Париже более двадцати тысяч. Целая армия! Как жаль, что я незнакома с ними, а то бы я непременно свела их всех к Году: вот было бы любопытно с ним поговорить!

Потом, опустившись на кушетку рядом с Матье, она продолжала:

— Ох, этот Год! Кажется, я вам уже говорила, что Констанс умоляет свести ее к нему на консультацию, в надежде, что он сумеет помочь ей родить!.. Бедняжка Констанс! По-моему, она тоже свихнулась, как и я, просто одержима мыслью родить сына взамен своего Мориса. Она избрала меня в наперсницы и рассказывает невероятные вещи, — никогда, даже в часы моих самых оголтелых бесчинств, я не рыскала так по Парижу. И надо же, чтобы желание стать матерью было таким же страстным, таким же опустошительным, как иное желание, владеющее мною… Да что тут говорить! Я страдаю еще сильнее, чем она! Конечно, она в отчаянии идет на все. Но если бы я рассказала вам о страшных битвах, какие я вела в поисках потерянного наслаждения! Я испробовала все мерзости, опустилась до самых грязных объятий. И ничего, по-прежнему ничего, даже самые дикие ласки оставляли меня холодной и бесчувственной, словно мертвую… Ребенок! Она хочет ребенка! Но ребенка можно заменить, можно взять вместо него собачонку! А удовлетворять свои желания — это жизненная необходимость! Разве можно жить, не насыщая своего тела? Разве можно жить, если твоя плоть не пылает от счастья? Мученица, идущая крестным путем, — вот кто я, потому что с моими муками ничто не сравнится!

Ее душили рыдания. Желая успокоить Серафину, Матье, потрясенный этим воплем отчаяния, взял ее руки. Впервые ему приходилось слышать такие ужасные признания, рвавшиеся из самых глубин человеческого существа. И его охватил трепет перед этим воплощением неутолимого желания, которое во что бы то ни стало хочет оставаться бесплодным и потому гибнет.

Их беседу прервало появление неожиданной гостьи. Это была Констанс, которая наконец решилась на визит к Году и на обратном пути заглянула сюда. Никогда она не приходила в такой час на улицу Мариньян. Но, пораженная в самое сердце словами хирурга, потеряв голову, выйдя на улицу, она почувствовала себя такой одинокой, испытывала такую настоятельную потребность излить душу, что примчалась сюда, даже не отдавая себе отчета в том, что делает.

Уже с порога Констанс лихорадочно заговорила словно не видя Матье, не удивляясь его присутствию.

— О дорогая моя! Я так боялась, что не застану вас… А знаете, что мне сказал ваш Год: «Сударыня, я не принимаю заказов на детей». Как он при этом смеялся, этакий красавец, этакий могучий мужчина! О, подлец!

— Я же вас предупреждала, — заметила Серафина. — Я была уверена, что он подымет вас на смех. Разумеется, заказов на детей он не принимает, о нет, коль скоро он отменяет эти заказы.

Констанс — она еле держалась на ногах — присела на кушетку, с которой поднялась ее золовка, и сразу начала подробно рассказывать о своем визите, объяснила, как ей удалось добиться приема у Года. Ее отчаяние усугублялось еще тем, что он грубо и откровенно объявил ей, что она уже никогда не станет матерью: его приговор окончательный, и одни только шарлатаны могут пользоваться ее положением и тешить лживыми надеждами. Он нисколько не сомневается в наличии закупорки труб, что является результатом частых воспалений, принявших хронический характер. Значит, все кончено, и врач даже улыбнулся, заметив, как она огорчилась при его намеке на то, что беременность в ее возрасте может привести к самым страшным последствиям. Многие его пациентки обрадовались бы такой вести. Он уже кастрировал сотни дам и сотнями продолжал кастрировать, гордясь своей славой известного хирурга, уверенный, как он сам говорил, в том, что его ножички работают на благо и на радость всему человечеству.

— Он лжет, лжет! — яростно воскликнула Серафина. — Он убийца. Это он убил мою радость!

— Когда я вышла от него, — продолжала Констанс, — я думала, что свалюсь прямо тут же, на лестнице… Теперь все равно! Он правильно поступил, что был со мной так неделикатен. Я, по крайней мере, знаю, что все кончено, кончено навсегда!

Теперь зарыдала Констанс. Долго оплакивала она утрату материнства, сидя на том самом месте, где Серафина оплакивала утраченную способность к наслаждению; а Матье смотрел на двух обнимавшихся женщин — одну целомудренную, другую порочную, мать и любовницу, которых сблизил порыв бессильного отчаяния.

Распрощавшись с золовкой, Констанс попросила Матье проводить ее. Она отпустила свою карету, она задыхалась, ей хотелось пройтись. Вскоре он понял, с какой тайной целью она приходила, зачем, воспользовавшись случаем, увела его с собой.

— Дорогой кузен, — сказала она вдруг, когда они свернули на пустынную набережную и медленно пошли вперед, — простите, что я снова возвращаюсь к этому мучительному вопросу, но я слишком страдаю, последний удар меня окончательно сразил… Ребенок моего мужа, ребенок, которого он прижил с этой девушкой, не выходит у меня из головы, я совсем истерзалась и душой и телом. Не можете ли вы оказать мне услугу? Наведите, пожалуйста, справки, о которых мы говорили, постарайтесь узнать, жив он или умер… Мне кажется, я успокоюсь, когда все будет известно…

Удивленный Матье готов был уже ответить, что даже если ребенок найдется, вряд ли он сумеет заменить ей того, которого она отчаялась родить. Он догадывался, какой болью отзывается в ней мысль о том, что Блез занимает на заводе место Мориса, особенно с тех пор, как Бошен, вернувшийся к прежней разгульной жизни, взвалил на него все дела, постепенно предоставив ему всю полноту власти. Молодое семейство разрасталось: Шарлотта снова родила, на сей раз мальчика, значит, появился новый очаг воинствующей плодовитости, новая угроза узурпации, в особенности теперь, когда Констанс бесплодна и никогда больше не будет иметь законного наследника, обожаемого дофина, который преградит путь захватчикам. Не желая особенно вдаваться в мотивы, которые руководили Констанс, Матье полагал, что она просто хочет выпытать, не он ли стоит за Блезом и не его ли руками ведется грабительский заговор. А может быть он испугается и откажется вести поиски. Поэтому-то он и ответил Констанс согласием: он верил лишь в силы жизни и чуждался всяких честолюбивых расчетов.

— Я к вашим услугам, кузина. Раз эти сведения принесут вам хоть какое-нибудь облегчение, я буду очень рад. Если ребенок жив, привезти его к вам или нет?

— О нет, нет, я не этого прошу! — воскликнула Констанс и добавила прерывающимся голосом, сопровождая свои слова растерянным жестом: — Я сама не знаю, чего хочу, но я так страдаю, что готова умереть.