Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Мало-помалу между Констанс и Моранжем завязались дружеские отношения. Когда она вновь увидела его на заводе вскоре после смерти дочери, опустошенного и жалкого, она прониклась к нему глубочайшим состраданием, к которому примешивалось чувство какой-то смутной тревоги. Тогда ее Морису суждено было прожить еще пять лет, но ее уже преследовало предчувствие беды, и при встрече с Моранжем дрожь леденила все ее тело: ведь этот человек потерял свое единственное дитя. Боже праведный! Неужели возможна такая катастрофа? Потом, когда ее постигла та же участь и она познала всю скорбь, всю боль незаживающей раны, она сблизилась с товарищем по несчастью, отнеслась к нему так ласково, как, пожалуй, ни к кому другому. Иногда она приглашала его посидеть с ней вечерок, и они проводили время в разговорах, а частенько и просто молчали, и в этом молчании их горе как бы сливалось воедино. Позднее она воспользовалась этой дружбой для того, чтобы через него, Моранжа, быть в курсе заводских дел, в которые муж не посвящал ее. А с тех пор как она заподозрила, что дела Бошена идут плохо, что он совершает промах за промахом, что у него появились долги, она постаралась превратить бухгалтера в своего наперсника, даже соглядатая, который должен был помочь ей взять руководство заводом в свои руки. Потому-то она так и торопилась сегодня вернуться на завод, чтобы, воспользовавшись случаем, склонить его к откровенному разговору с глазу на глаз в отсутствие хозяина.

Едва успев снять перчатки и шляпку, она тут же направилась к Моранжу, которого застала в тесной конторе, на обычном месте, над открытой бухгалтерской книгой.

— Смотрите-ка! — удивился он. — Значит, крестины кончились?

Она поспешно рассказала ему все, но лишь затем, чтобы перейти к главному вопросу.

— Ну да. То есть я вернулась потому, что у меня безумно разболелась голова. Остальные еще там… Ну, а раз уж мы здесь с вами одни, я и подумала, что мне станет легче, если я немного поговорю с вами, друг мой. Вы ведь знаете, как глубоко я вас уважаю… О! я очень несчастна, очень несчастна!

Она упала на стул, задыхаясь от долго сдерживаемых слез, вызванных в ней зрелищем чужого счастья. Взволнованный ее состоянием, чувствуя, что сам ей помочь не в силах, Моранж хотел было позвать горничную, опасаясь, как бы Констанс не сделалось дурно. Но она удержала его:

— У меня никого нет, кроме вас, друг мой… Все меня покинули, все на меня ополчились. А я чувствую, что меня разоряют, хотят погубить, будто я и так не все потеряла, потеряв свое дитя… И раз вы мой единственный друг и только вы один знаете все мои муки, так как тоже лишились дочери, умоляю, сжальтесь надо мной, не оставляйте меня, скажите правду. Я тогда смогу хотя бы защищаться.

При упоминании о Рэн он тоже расплакался. Теперь она могла расспрашивать обо всем — он ответит, расскажет все без утайки, ибо ее горе воскресило в памяти Моранжа его собственные беды. И он рассказал ей, что контракт между Блезом и Бошеном действительно должен быть подписан, но он, собственно, несколько отличается от обычной сделки между компаньонами. Бошен взял из кассы завода значительную сумму на какие-то свои грязные махинации, говорят, что дело чуть не кончилось шантажом: мать какой-то девочки угрожала ему судом, и он вынужден был довериться во всем Блезу, своему главному помощнику, деятельно руководившему заводом, и поручить ему найти человека, который ссудил бы необходимую сумму; тогда Блез сам одолжил Бошену деньги, а их, вероятно, ссудил ему отец, Матье Фроман, который рад был пустить их таким образом в оборот от имени своего сына. Теперь, чтобы как-то упорядочить положение, решили разделить все имущество фирмы на шесть частей и уступить одну долю Блезу в погашение долга. Таким образом, Блез становился владельцем одной шестой, если только Бошену не удастся выкупить эту долю в течение определенного срока. Но есть опасность, что, продолжая вести безрассудную и расточительную жизнь, Бошен, вместо того чтобы расплатиться, может поддаться искушению и распродаст одну за Другой все остальные доли.

Констанс слушала Моранжа, бледная, вся дрожа от волнения.

— И это уже подписано?

— Нет еще. Но все бумаги готовы и будут на днях подписаны. Впрочем, это вполне разумный и, увы, неизбежный выход.

Но Констанс, но-видимому, была иного мнения. Всем существом своим противилась она подобному решению вопроса, искала такого средства, которое помешало бы их краху, их позору.

— Боже мой! Что делать? Как быть?

И, злясь на свое бессилие, не сумев ничего придумать, она воскликнула:

— Ну и негодяй же этот Блез!

Добряк Моранж ужасно взволновался. Он никак не мог понять, в чем дело, и потому принялся успокаивать ее, объяснил, что Блез порядочнейший молодой человек, что в данном деле он вел себя безупречно, старался замять скандал, выказав полное бескорыстие. Констанс встала, довольная тем, что выведала тайну мужа. Кроме того, она не хотела, чтобы ее застали здесь трое мужчин, возвращавшихся на завод пешком. Бухгалтер тоже поднялся и пошел проводить ее по коридору, который вел в квартиру Бошенов.

— Даю вам честное слово, сударыня, — сказал он, — этот молодой человек не имел никаких бесчестных намерений… Все бумаги проходят через мои руки, никто не осведомлен лучше, чем я… И если бы у меня возникло хоть малейшее сомнение, что здесь что-то нечисто, у меня хватило бы мужества предупредить вас в благодарность за вашу доброту.

Но она уже больше не слушала, стараясь отделаться от него. В эту минуту ливень, собиравшийся еще с утра, яростно забарабанил в стекла. Небо заволокла черная туча, и стало темно, почти как ночью, хотя было только четыре часа дня. Вдруг она подумала, что мужчины, застигнутые ливнем, смогут взять карету. Она ускорила шаг, хотя бухгалтер все еще плелся за нею.

— Ну вот! Возьмите хотя бы такой пример, — продолжал он. — Когда дело коснулось составления контракта…

Вдруг он осекся на полуслове и, глухо вскрикнув от ужаса, остановил ее, с силой отбросил назад.

— Берегитесь!

У ног их разверзлась бездна: в конце галереи неподалеку от коридора, который соединял завод с хозяйским особняком, находилась мощная паровая подъемная машина, предназначавшаяся для спуска крупных деталей в упаковочные мастерские. Впрочем, подъемником пользовались лишь в редких случаях. Обычно огромный люк был закрыт, когда же подъемник работал, за ним наблюдал специально поставленный человек.

— Берегитесь! Берегитесь! — растерянно твердил помертвевший от страха Моранж.

Люк был открыт — у их ног зияла бездонная пропасть. Здесь не было ни перил, ничего, что могло бы предупредить человека об опасности, предотвратить страшное падение. Дождь по-прежнему барабанил в окна, и в галерее стояла такая кромешная тьма, что приходилось идти наугад, ничего не видя перед собой. Еще один шаг, и они рухнули бы вниз. Просто чудо, что бухгалтера насторожил этот сгустившийся мрак, эта бездна, которую он скорее почувствовал, чем увидел, зная, что где-то здесь поблизости должен быть люк.