Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость

Однажды, когда Матье завтракал у Бутана, между ними зашел разговор о клинике Года. Доктор был в курсе всех этих дел, знал об этих операциях. Сначала он говорил печальным тоном, но постепенно разгорячился.

— Год, по крайней мере, превосходнейший врач, и мне хочется верить, что им владеет единственная страсть — его искусство. Но если бы вы знали, насколько все это становится обычной практикой и что позволяют себе другие врачи, ссылаясь на пример Года, какое страшное зло они наносят родине и человечеству!.. Стерилизовать женщину без крайней необходимости — просто преступление! К такой операции допустимо прибегать лишь в случаях смертельной опасности, когда все средства испробованы и больной ничем нельзя помочь. Из двадцати женщин, которых теперь оперируют, пятнадцать по меньшей мере могли бы поправиться благодаря умелому лечению. Вот перед вами два случая — дочери папаши Муано. Я лечил Эфрази, она страдала, по существу, только хроническим воспалением, правда, весьма болезненным, но от него можно было избавиться, соблюдая строгий режим; Сесиль тоже прошла через мои руки, она подвержена тяжелым нервным припадкам, очевидно, ее мучили непрерывные невралгические боли. Но оперировать нервных, оперировать малокровных — просто безумие, за такие дела надо ссылать на каторгу либо сажать в сумасшедший дом. Говорят, дошло до того, что в виде опыта и лечебной меры стерилизуют буйно помешанных. Дальше идти некуда! Это психоз времени, который, на мой взгляд, прекрасно уживается с жаждой огромных гонораров. Сверху донизу, от самых безвестных до самых великих — все выколачивают деньги, превратив эту повальную кастрацию женщин в доходное предприятие.

Вот замужняя женщина, которую распотрошили в самом расцвете сил, удалили то, что несет в себе жизнь. А рядом — искалеченная девственница, ее лишили счастья материнства, даже не дав его испытать. Режут, режут, режут везде и повсюду. Режут по любому поводу, при малейшем подозрении, а произошла ошибка — преспокойно выбрасывают в лохань здоровый орган. Сплошь и рядом ни самое жертву, ни ее мужа, ни семью ни о чем не предупреждают, и женщина узнает о том, что с ней сделали, лишь прочитав историю болезни. Э, да что говорить. Не все ли им равно, что стало меньше одной женщиной, меньше одной женой, одной матерью!.. Вы даже не знаете, до чего мы докатились! В больницах стерилизуют от двух до трех тысяч женщин в год! А если взять и частные клиники, где нет ни опасных свидетелей, ни контроля, то эту цифру следует по меньшей мере удвоить. Только в одном Париже за последние пятнадцать лет было сделано тридцать или сорок тысяч таких операций. Предполагают, что во Франции до полумиллиона женщин, которых лишили материнства, — его вырвали, скосили, как сорную траву… Полмиллиона, боже праведный! Полмиллиона ненужных калек!

Он гневно выкрикнул эту цифру и заключил с горестным презрением:

— Но хуже всего то, что это обман, надувательство, грабеж. Статистические данные, которые принесли им славу, насквозь лживы. Будущих клиенток надувают, обкрадывают, и надежды, которые им внушают, редко когда оправдываются. Вся эта система стерилизации покоится на чудовищной лжи. Ведь важны не только результаты самой операции; необходимо и в дальнейшем наблюдать за больными, изучать их состояние, необходимо знать конечные результаты с точки зрения как личности, так и общества. Какой страшный просчет, какое жуткое падение в преисподнюю мук, отчаяния и бедствий! Нож не лечит, он только нарушает функцию органа, творит калек, повторяю, калек, а увечье несовместимо со счастьем и здоровьем. В итоге все это приносит неисчислимый ущерб, портит жизнь, уничтожает ее, убивает человечество. За десять лет нож оскопителей принес нам больше зла, чем прусские пули за тот ужасный год!

А в Шантебле Матье и Марианна творили, созидали, плодились. Минуло четыре года, и они вновь вышли победителями в извечной схватке жизни со смертью, ибо неизменно росла семья, приумножались плодородные земли, и это стало как бы самим их существом, их радостью, их силой. Желание охватывало Матье и Марианну, как пламя; божественное желание внутренне лишь обогащало их, благодаря умению любить, быть добрыми, разумными, а остальное дополняли энергия, воля к действию, отвага, с какой они брались за любой труд, который создает и направляет мир. Но в первые два года победа досталась им лишь после упорной борьбы. Две зимы подряд выдались снежные, морозные, а когда подули ураганные мартовские ветры, выпал град и посевы полегли, как и предрекал, хихикая в бессильной злобе, завистник Лепайер, — земля словно обратилась к ним злою мачехой, неблагодарной к их труду, безучастной ко всем потерям. Выпутаться из затруднений им удалось лишь благодаря тому, что они приобрели у Сегена еще двадцать гектаров земли на восточных склонах плоскогорья — нового плодородного участка, отвоеванного от болот, и сняли там, несмотря на заморозки, богатый урожай. Но мере того как поместье росло и крепло, отдельные неудачи не так сказывались на общем ходе дела. Семейных хлопот тоже было достаточно — пятеро ребятишек причиняли им немало волнений. В сущности, здесь была та же ежедневная борьба, что и за землю, со своими тревогами, заботами, страхами и надеждами. Самый младший в семье, Жерве, едва не умер от злокачественной лихорадки. Малютка Роза тоже доставила родителям большое огорчение: она упала с дерева, но отделалась легким вывихом. К счастью, остальные трое, Блез, Дени и Амбруаз — крепкие молодые дубки, — были их настоящей утехой, их подлинной гордостью. И когда Марианна разрешилась шестым ребенком, девочкой, которую нарекли светлым именем Клер [2] Claire — по французски: ясная, светлая. Матье принял этот новый дар любви, приветствовал его как новое доказательство их крепнущей мощи и удачи.

Следующие два года также прошли в непрестанном труде; горести и радости сменяли друг друга, вели к новым победам. Марианна опять забеременела, Матье опять прикупил земли. По-прежнему много забот, много не зря затраченных жизненных сил, много жизненных свершений. На сей раз пришлось увеличить поместье за счет пустоши, песчаных и каменистых склонов, где испокон веку ничего не росло. Источники на плоскогорье, отведенные в трубы и оросившие эти невозделанные земли, мало-помалу вернули им плодородие, одели растительностью. На первых порах не обходилось без просчетов, возникала даже угроза поражения, ибо созидание требует от творца упорства и воли. Но урожаи были обильными, разумная вырубка леса на купленных участках приносила большие доходы, и сама собою приходила мысль об использовании обширных полян, где пока что рос только колючий кустарник. Дети подрастали, а вместе с тем расширилось и поместье. Трех старших мальчиков определили в один из парижских лицеев — они ежедневно отправлялись в город с первым поездом и возвращались вечером. Трое других — маленький Жерве и девочки Роза и Клер — росли на приволье, предоставленные сами себе. Они причиняли родителям лишь обычные огорчения, и боль стихала от первой же ласки, а слезы осушал луч солнца. Но седьмые роды оказались столь трудными, что был момент, когда Матье с ужасом думал, что потеряет Марианну: она упала, возвращаясь с птичьего двора, начались острые боли, ей пришлось лечь в постель. И на следующий день она родила недоношенного восьмимесячного ребенка. Спешно вызванный Бутан не мог поручиться ни за нее, ни за младенца. Все были в страшной тревоге, но и здесь Марианна вышла победительницей благодаря своему цветущему здоровью, а маленький Грегуар наверстывал упущенное, набираясь сил у ее груди, этого естественного источника жизни. И когда Матье увидел жену вновь улыбающейся, с малюткой на руках, он горячо расцеловал ее, — он вновь восторжествовал над всеми горестями и страданиями.