Август Стриндберг - На круги своя

— Не знаю, как это заведено у вас, — вскричал он, — но у нас, в моей стране, для мужчины считается позором, если он позволяет даме платить за себя!

— Вы были моим гостем.

— Не был! Мы вместе вышли из дому! А теперь больше не сможем сюда прийти! Вы понимаете, в каком свете вы меня выставили? Вы представляете, как меня будут называть эти официанты?

И когда официант был призван, чтобы все переиграть заново, получился очередной скандал, так что он в гневе вскочил с места и швырнул на стол свою долю.

Она всерьез обиделась и решительно не желала признать свою неправоту.

Настроение у обоих испортилось, теперь он решил, что она легкомысленна, просто-напросто легкомысленна, раз приглашала к себе, в свою девичью светелку, его, постороннего мужчину, да еще вдобавок поздним вечером. Или требования независимой женщины в том и состоят, чтобы ее воспринимали как равную мужчине во всех отношениях? Несмотря на все условности и предрассудки? Очень может быть, но все равно это казалось ему ненужным высокомерием, и он не переставал злиться.

На улице продолжалось то же неуютное молчание, пока она не протянула ему руку и не произнесла своим добрым, грудным голосом:

— Не надо сердиться!

— Нет, я не… не… Только никогда так больше не делайте.

Расстались они друзьями, и он поспешил в кафе, где уже так давно не был, частью от известной неприязни к тамошней обстановке, которая теперь не соответствовала его настроению, частью от того, что пообещал своей приятельнице проявлять умеренность.

Он застал там прежнее общество, но почувствовал себя среди этих людей несколько чужим и пришел к выводу, что уж ее-то он сюда ни за что не поведет. По этой причине он скоро ушел домой, где и погрузился в размышления, порой мрачные, порой радостные. Вспоминая тот миг, когда из мехового укрытия явилась ее юная красота, он увидел в этом некое зловещее предзнаменование. Это была не юная красота, с отблесками детского рая, а нечто демонически мрачное, сулящее гибель мужчине, убивающее в нем волю, несущее унижение и горе, бесчестие и позор. Но в то же время и нечто, чего нельзя избежать, неотвратимое, как судьба.

На другой день его пригласили вместе с ней к обеду у одного профессора искусствоведения.

В этот раз она выглядела совсем иной.

Это была светская женщина, с видом превосходства, уверенным тоном поддерживавшая беседу, сыпавшая весьма удачными остротами, эпиграммами, ни разу не затруднившаяся ответом, когда кто-нибудь позволял себе колкость. Порой она, напротив, держалась безучастно, становилась холодной и сумрачной. Профессор, который как раз вернулся с заседания судейской коллегии, рассказал, что сегодня они вынесли приговор одной детоубийце.

— А я бы ее оправдала, — вставила фрекен Икс.

Профессор, будучи членом академии, привык к правилам обхождения при дворе и потому был изрядно удивлен, но спорить не стал. Реплику дамы он воспринял как своего рода каприз и больше к этой теме не возвращался.

Настроение у всех сделалось несколько подавленное, и чужеземец, приглашенный дамой, почувствовал себя крайне неуютно в этом доме, где все разговоры так или иначе касались двора. Спору нет, его новая приятельница организовала это приглашение с самыми добрыми намерениями — она хотела сделать его более известным в городе и придать своего рода светский лоск этому, слывущему полуанархистом человеку. Но чувство неловкости еще более усилилось, едва разговор перешел на искусство, а профессор так и остался сидеть в одиночестве со своим мнением и своими академическими идеалами.

Когда позднее, уже за десертом, хозяйка спросила его, не хотел ли бы он наведаться к ним на журфикс, где ему доведется повидать множество местных знаменитостей, муж послал ей столь откровенный взгляд, что чужеземец, перехвативший этот взгляд, поблагодарил, твердо решив про себя не принимать приглашения. Дело в том, что скандинавы вообще пользуются дурной репутацией в высших сферах, недаром один норвежский художник своей новомодной живописью вызвал настоящий раскол в академии.

И снова он пал жертвой недомыслия своей приятельницы, введшей его в круг, где он был совершенно чужим и где его не слишком хотели видеть. Она же, судя по всему, ничего этого не заметила, вела себя совершенно как дома и оставалась по-прежнему беззаботной.

После обеда музицировали, и красавица держалась так, словно ее друга здесь и нет вовсе, она даже не глядела на него. Когда же гости начали расходиться, она попрощалась с ним, как прощаются с посторонним человеком, и предоставила совершенно другому господину право сопровождать ее домой.

Был послеобеденный час февральского воскресенья, и они прогуливались по бульварам в западной части города, где могли быть уверены, что не встретят никого из знакомых. Под конец они зашли в небольшой погребок.

Она рассказывала о своем предстоящем отъезде, и тут он почувствовал, что ему будет недоставать ее.

— Ну так поехали вместе, — без обиняков сказала она.

— Вообще-то мне и впрямь безразлично, где я нахожусь.

Это предложение разогнало сгустившиеся было тучи. Далее последовало описание Берлина, тамошние перспективы, театры и тому подобное.

— Но, — вдруг возразил он, — тогда я далеко уеду от своих детей.

— Ваших детей, — повторила она, — ваших детей. Я часто о них думала. Скажите, у вас нет случайно их фотографий? Я бы с удовольствием на них посмотрела.

Фотографии у него и впрямь были при себе, и, когда она повторила свою просьбу, он их показал. Девочки занимали ее куда меньше, но, едва увидев восьмилетнего белокурого мальчугана с прямым, повелительным взглядом, она пришла в восторг:

— Какое чудесное личико! Разве это не великое счастье иметь такого ребенка?

— Сегодня иметь, а завтра потерять!..

Она еще раз вгляделась в портрет, сравнила мальчика с отцом, пристально его разглядывая, так что он невольно испытал стыд, который не может не испытывать мужчина, когда женщина говорит то, что должен говорить он.

— Это вы, — сказала она, — и в то же время это не вы.

Он не стал выяснять, что она имела в виду, и тогда она попросила разрешения оставить этот портрет у себя.

Разговор продолжился, речь снова зашла о поездке, но она стала какая-то рассеянная и не отрывала глаз от фотографии.

Он никак не мог понять, что сейчас происходит у нее в душе, но чувствовал, что она ведет какую-то борьбу с собой и стоит на пороге нового решения. Одновременно он ощущал, как целая сеть тонких корешков протягивается от нее к нему и оплетает его; явно близилось нечто роковое. Ему стало как-то не по себе, захотелось вернуться в отвергнутый им круг друзей-мужчин, и тогда он попросил освободить его от данного ранее обещания никогда больше не наведываться в кафе.