Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 22. Истина

— А вы уверены, — спросил он, — что Жакен доведет дело до конца, ведь он епархиальный архитектор и всецело зависит от попов?

— Безусловно уверен… Надо знать Жакена. Он вовсе не зависит от попов, он — один из тех редких христиан, которые слушаются только голоса совести. Мне рассказывали поразительные вещи о его свиданиях с отцом Крабо. Сначала иезуит держал напыщенные речи, пытался сломить Жакена, заклиная его именем всесильного бога, который отпускает и ставит в заслугу самые тяжкие грехи, если они совершены во благо церкви. Но Жакен возражал, призывая в свидетели своего бога, бога добра и справедливости, бога блаженных и праведных, отвергающего ложь, беззаконие, злодейство. Жаль, что меня там не было, — великолепная, наверно, произошла схватка между человеком, чистосердечно верующим, и политическим агентом готовой рухнуть религии. Говорят, в конце концов иезуит до того унизился, что на коленях умолял архитектора скрыть правду, но прямодушный Жакен твердо решил выполнить свой долг.

— Однако, — вмешался Марк, — долго же он собирался облегчить свою совесть.

— Ну конечно; но он не сразу осознал, что должен делать; да сначала он просто не подозревал, что Граньон действовал незаконно. Большинство присяжных не знают статей закона и во всем полагаются на авторитет судей. А потом, естественно, он еще долго сомневался, боролся со своей возмущенной совестью, опасаясь скандала. Что можем мы знать о нравственных страданиях, душевной борьбе этого человека, который исповедовался, принимал причастие под страхом навлечь на себя божье проклятье! Во всяком случае, я не сомневаюсь, что когда он убедился в подделке, то отбросил всякие колебания и решился заговорить, чего бы это ему ни стоило, ведь он твердо верит, что, чистосердечно покаявшись, послужит своему богу.

Дельбо был в восторге: наконец-то, после стольких усилий, он достиг цели! Затем он вкратце подвел итог:

— Я считаю, что пересмотр дела непременно состоится. У нас в руках два новых факта; правда, я давно уже подозревал о них, но нам стоило немалых трудов их установить. Во-первых, пропись: она взята из школы Братьев и подписана не рукой Симона. Во-вторых, поддельный документ, незаконно переданный Граньоном присяжным. При таких условиях не может быть иного решения, кроме кассации приговора.

Давид и Марк радостно простились с адвокатом. Разоблачающее письмо Жакена, его признания подняли в Бомоне целую бурю. Председатель суда Граньон, против которого было направлено письмо, больше никого у себя не принимал и отказывался отвечать на вопросы журналистов, замкнувшись в высокомерном молчании. Говорили, что этот старый волокита и заядлый охотник очень подавлен, утратил свой сочный юмор, так как ему угрожает катастрофа как раз накануне выхода в отставку и получения ордена. Его жена, прекрасная г-жа Граньон, которая уже больше не читала стихов в обществе молодых офицеров, состоявших при генерале Жарусе, убедила мужа на склоне лет обратиться к религии и в старости жить в святости и благочестии; по совету жены Граньон стал исповедоваться, причащаться и являл высокий пример ревностного служения церкви; теперь он был ее гордостью, потому-то отец Крабо и увещевал с таким жаром Жакена, пытаясь помешать ему высказаться. Впрочем, все представители судебной власти Бомона единодушно присоединились к Граньону, они отстаивали приговор, точно сами вынесли его, точно он был их величайшим творением, которое запрещалось даже обсуждать, чтобы — упаси бог — не оскорбить честь родины. Но под личиной благородного негодования они затаили страх, жалкий, низкий, омерзительный страх перед каторжной тюрьмой, им мерещилось, что рука жандарма тяжело опускается на их плечо, прикрытое черной или красной, подбитой горностаем судейской мантией. Бывший государственный прокурор, щеголеватый Рауль де ла Биссоньер, уже больше не служил в Бомоне, а был назначен прокурором судебной палаты в соседний округ Морне и злился, что до сих пор не получил перевода в Париж, несмотря на ловкость и гибкость, какие он неизменно проявлял при любом министерстве. Судебный следователь Дэ по-прежнему жил в Бомоне и был произведен в советники; его сварливая жена, обуреваемая тщеславием и неутолимой жаждой роскоши, проматывала скромное жалованье и донимала его, упрекая в недостатке честолюбия; на беду, Дэ, как говорили, тоже мучили угрызения совести, и он собирался покаяться в том, что малодушно поддался настояниям жены и начал дело против Симона, несмотря на отсутствие улик. Весь суд был охвачен необычайной тревогой: уже чувствовалось грозное дыхание приближающейся бури, которая, обрушившись на ветхое, источенное червями здание правосудия, сметет его с лица земли.

Среди политических деятелей Бомона также царили смятение и растерянность. Почва уходила из-под ног депутата Лемаруа, мэра Бомона, бывшего левого республиканца, — он чувствовал, что надвигается грозный кризис, который уничтожит все партии и выведет на арену представителей народа. Поэтому в салоне г-жи Лемаруа, весьма умной женщины, где собиралось много народу, особенно усилились реакционные настроения. Там часто можно было встретить Марсильи; в прошлом представитель просвещенной молодежи, надежда передовых людей Франции, он теперь перестал понимать, куда ветер дует, и, вечно опасаясь провала на выборах, находился в состоянии какого-то политического паралича. Появлялся там и генерал Жарус, агрессивное ничтожество, с которым никто не считался с тех пор, как в нем перестали видеть главаря военного путча; а жена постоянно подзадоривала его своим брюзжанием, — эта маленькая, черненькая особа совсем высохла и волей-неволей теперь вела добродетельную жизнь. В салоне г-жи Лемаруа бывал изредка и префект Энбиз со своей невозмутимой супругой. Они стремились жить в мире со всеми, ибо таково было желание правительства: рукопожатия, улыбки и никаких скандалов. Опасались, что пересмотр дела Симона сорвет избирательную кампанию, так как округ был слишком взволнован этим событием; Марсильи и Лемаруа втайне друг от друга решили действовать заодно с реакционерами, которых возглавлял Эктор де Сангльбёф, против кандидатов социалистической партии; прежде всего следовало уничтожить Дельбо, чей успех был бы обеспечен, если бы он выиграл дело безвинно осужденного, мученика. Признание Жакена взволновало всех, так как теперь пересмотр дела становился неизбежным. Симонисты ликовали, антисимонисты несколько дней были чрезвычайно подавлены. На авеню Жафр, где прогуливалось избранное общество, только и речи было что о предстоящем пересмотре; напрасно «Пти Бомонтэ» в угоду своим читателям ежедневно твердила, что пересмотр будет отвергнут подавляющим большинством, — друзьями церкви овладело уныние, ибо примерный подсчет голосов, который они без устали вели у себя дома, давал как раз обратные результаты.