Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 22. Истина

— Напрасно вы не остерегаетесь мадемуазель Рузер, — продолжал Миньо. — Вы не представляете себе, на что она способна… Она готова продать вас десять раз на день, лишь бы заслужить поощрение Морезена.

Тут Миньо разоткровенничался и стал рассказывать, как учительница уговаривала его подслушивать у дверей. Он давно ее раскусил; эта ужасная особа, при всей своей преувеличенной вежливости, была по натуре скупой и жестокой; несмотря на непривлекательную внешность, костистую, крупную фигуру, плоское веснушчатое лицо, мадемуазель Рузер ухитрялась всех обворожить. Порой она хвастливо заявляла, что «умеет обделывать дела». Антиклерикалам, упрекавшим ее, что она чересчур усердно водит девочек в церковь, она отвечала, что вынуждена выполнять требования родителей из страха потерять учениц. Клерикалам же она делала авансы, давала различные обещания и вообще заметно к ним тяготела, считая, что становится на сторону сильных, тех, от кого зависит получение теплого местечка даже в светской школе. В душе она стремилась лишь к своей выгоде и льнула к богу, чтобы он споспешествовал ее делам. Дочь бомонской торговки овощами, она сохранила психологию лавочницы, страсть к сделкам и наживе. Мадемуазель Рузер не вышла замуж, предпочитая жить в свое удовольствие; она не заводила шашней с кюре, хотя об этом и судачили, но, несомненно, ни в чем не отказывала красавчику Морезену, который, как все малорослые мужчины, имел склонность к крупным женщинам, солдатам в юбке. Она обожала спиртные напитки, но не напивалась, и если во время урока после обеда у нее пылало лицо, это было вызвано дурным пищеварением, а ела она много.

Марк снисходительно махнул рукой.

— У нее неплохой порядок в классе, — сказал он. — Но меня ужасно огорчает, что она придерживается в преподавании узкого религиозного направления. Наших мальчиков и девочек разделяет не просто стена, а целая пропасть. И когда, по окончании школы, они встретятся и придет время вступать в брак, окажется, что они принадлежат к разным мирам… Впрочем, не вошло ли это уже в обычай? Да и борьба полов в значительной мере обусловливается именно этим.

Марк умалчивал о своей неприязни к мадемуазель Рузер и не говорил, почему он навсегда отшатнулся от нее и между ними не может быть ничего общего; Марк не прощал ей гнусного поведения в деле Симона. Марк помнил, как во время процесса в Бомоне она нагло наговаривала на обвиняемого, уверяя, будто его уроки носили аморальный и антипатриотический характер, и со спокойной беззастенчивостью играла на руку конгрегации. Поэтому после его назначения в Майбуа они при встрече только сухо раскланивались. Все же, когда мадемуазель Рузер поняла, что положение Марка упрочилось и ей не удастся его спихнуть, она попыталась с ним сблизиться, ибо привыкла ладить с победителем, всегда становясь на сторону сильного. Мадемуазель Рузер особенно старалась заслужить доверие Женевьевы, которая держалась с ней отчужденно, глядя на нее глазами мужа.

— Повторяю, сударь, — заключил Миньо, — остерегайтесь ее. Послушай я эту особу, я уже раз двадцать предал бы вас. Она беспрестанно расспрашивала меня про вас и твердила, что я олух и никогда ничего не достигну… Вы были очень добры ко мне и даже не подозреваете, от каких пакостей меня спасли, — ведь так легко распустить уши, когда слушаешь этих каналий, которые рассыпаются мелким бесом. И раз мы заговорили на эту тему, позвольте мне дать вам совет. Вам следовало бы предостеречь госпожу Фроман.

— Как это предостеречь?

— Поверьте, у меня глаз острый, с некоторых пор я наблюдаю, как эта жердь обхаживает вашу жену. Только и слышишь: «дорогая моя», улыбочки, комплименты, всякие авансы; на вашем месте я бы насторожился.

Удивленный Марк притворно рассмеялся.

— Право, моей жене нечего опасаться, она знает, с кем имеет дело. Как ей не быть вежливой с соседкой, с которой нас сближает общая работа?

Миньо не настаивал. Он покачал головой, словно не хотел высказать все до конца, — постоянно общаясь с супругами, он понял, что в семье назревает тайная драма. Марк тоже замолк, чувствуя, что им овладевает смутный страх и странная, сковывающая волю слабость, как это бывало всегда при мысли о возможном конфликте между ним и Женевьевой.

Но вот разразилась атака конгрегации, которой Марк ожидал после разговора с Сальваном. Кампания началась с ядовитого отчета Морезена, где излагалось, как было снято со стены распятие и как были возмущены родители таким проявлением нетерпимости по отношению к религии. Там упоминалось о демарше, предпринятом Савеном, приводились имена Долуара и Бонгара, будто бы также выразивших порицание. Событие приобретало исключительную важность в клерикально настроенном городке, славившемся своими святынями, куда стекалось множество паломников и где светская школа должна была идти на уступки, чтобы ее вообще терпели, — она рисковала быть вытесненной школою конгрегации; Морезен приходил к выводу, что необходимо сместить учителя, зловредного сектанта, который не умеет вести себя и в конце концов скомпрометирует учебное ведомство. Это обвинительное заключение подкреплялось длинным перечнем мелких фактов — результатом регулярной слежки мадемуазель Рузер: Морезен сравнивал ее учениц, которые были так вышколены, ходили к мессе, слушали проповеди, принимали участие в процессиях и носили хоругви, с учениками преподавателя-анархиста — лентяями, бунтарями, не признающими ни бога, ни черта.

Три дня спустя Марку стало известно, что граф Эктор де Сангльбёф, католический депутат, отправился в сопровождении двух коллег к префекту Энбизу и сделал ему решительное заявление. Граф, очевидно, был знаком с отчетом Морезена, а возможно, и он сам с отцом Крабо, завсегдатаем Дезирада, помогал его составлять; решено было на основании этого отчета требовать смещения учителя. Энбиз, придерживавшийся мирной тактики и вечно повторявший подчиненным: «Только, ради бога, никаких историй!» — вероятно, был весьма недоволен инцидентом, чреватым досадными осложнениями. В душе он склонялся на сторону Сангльбёфа, но считал, что небезопасно публично выказывать себя сторонником реакции. Поэтому, при всей своей симпатии к ретивому депутату-антисемиту, зятю барона Натана, он объяснил, что не имеет права решать такой вопрос: по закону можно сместить преподавателя лишь по настоянию инспектора учебного округа, в данном случае Ле Баразе. Это гарантировало самостоятельность учебному ведомству. Радуясь передышке, префект отослал депутатов к инспектору. Они тотчас направились в его кабинет, находившийся тут же, в префектуре. Ле Баразе, бывший преподаватель лицея, осторожный дипломат, выслушал посетителей с почтительным вниманием. Этот пятидесятилетний человек, широколицый и румяный, с чуть седеющими волосами, был пропитан ненавистью к империи, он принадлежал к деятелям первых дней Республики, которые считали, что светское образование — ее краеугольный камень. Ле Баразе всеми средствами добивался разгрома школ конгрегации, которые готовили для Франции кабалу. Однако он убедился на опыте, как опасны насильственные меры, и осмотрительно проводил в жизнь свои тщательно обдуманные планы, чем и заслужил репутацию умеренного и порицание горячих голов. Разумеется, его образ действий в значительной мере обусловливался присущей ему уравновешенностью и настойчивой мягкостью. Рассказывали о поразительных победах, одержанных им в результате долголетних терпеливых, незаметных, но весьма плодотворных усилий. Сперва он как будто осудил поступок Марка, назвав это бесполезной демонстрацией, но тут же прибавил, что закон не обязывает учителя допускать религиозные эмблемы в стенах школы. Это всего-навсего обычай, и он дал понять, что не одобряет его. Когда же Сангльбёф разгорячился и, приняв позу воинствующего защитника церкви, заявил, что Марк ведет себя позорно и скандально и возбудил против себя весь Майбуа, инспектор с невозмутимым видом обещал тщательно изучить вопрос. Граф взорвался: разве инспектор не ознакомился с отчетом своего подчиненного Морезена? Неужели он не убедился из этого отчета, как глубоко проник яд, какое ужасное разложение, — необходимо положить этому конец, немедленно сместив смутьяна! Тут Ле Баразе весьма натурально разыграл изумление: о каком отчете идет речь? Ах, имеется в виду обычный квартальный отчет инспектора начальных школ! Разве граф его читал? Но эти отчеты носят чисто административный характер и предназначены для окружного инспектора, в основном же он разбирается во всем на основании лично собранных сведений. И Ле Баразе отпустил депутатов, еще раз обещав им заняться этим делом.