Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 22. Истина

Возмущенная Женевьева собиралась возразить, но в этот момент вошла Луиза. Мадемуазель Мазлин задержала девочку после уроков, и они пришли вместе, веселые и довольные, учительнице хотелось рассказать, что она выучила Луизу вязать кружева. Низенькая, худенькая, широколицая, мадемуазель Мазлин была некрасива, но прекрасные черные глаза, светившиеся добротой, и мягкие очертания рта придавали ей огромное обаяние. Мадемуазель Мазлин крикнула с порога:

— Что это вы в темноте?.. А я-то хотела похвастать, какое красивое кружево связала ваша умненькая дочка!

Не слушая учительницу, Женевьева резко обратилась к дочери:

— Наконец-то ты пришла, Луиза. Подойди ко мне… Твой отец снова меня терзает из-за тебя. Он решительно против того, чтобы ты готовилась к первому причастию… А я требую, чтобы ты говела в этом году. Тебе двенадцать лет, дальше откладывать нельзя, а не то будет скандал… Прежде чем принять меры, я хочу узнать твое мнение.

Крупная для своего возраста, рано сформировавшаяся, Луиза была уже маленькой женщиной; на ее умном личике с тонкими чертами, унаследованными от матери, отражались отцовские спокойствие и рассудительность. Она ответила неторопливо, с ласковой почтительностью:

— Разве у меня может быть свое мнение, мама! Только я думала, что вопрос улажен, ведь папа хотел подождать до моего совершеннолетия… Тогда я и скажу тебе свое мнение.

— Вот как ты мне отвечаешь, несчастная! — в ярости воскликнула мать. — Ты хочешь ждать, а мне ясно, что отец подает тебе ужасный пример, и ты с каждым днем удаляешься от меня!

Мадемуазель Мазлин решила вмешаться и только испортила дело; по своей душевной мягкости она страдала от раздоров между супругами, счастью которых раньше так радовалась.

— Дорогая госпожа Фроман, Луиза вас обожает, и она ответила вам вполне разумно.

Женевьева резко повернулась к ней.

— Не вмешивайтесь в чужие дела, мадемуазель. Я не собираюсь вас обвинять, но вы бы лучше внушали своим ученицам любовь к богу и к родителям… И пусть каждый отвечает за себя!

Учительница молча повернулась и вышла с тяжелым сердцем, опасаясь подлить масла в огонь.

— Слушай же меня, Луиза, — вновь обратилась Женевьева к дочери. — И ты, Марк, тоже слушай… С меня хватит, клянусь вам, я сыта по горло, и то, что сейчас произошло, что было сказано, переполнило чашу… Вы больше меня не любите и мучаете меня за мою веру… вы хотите выгнать меня из дома.

В большом темном классе девочка плакала горькими слезами, Марк слушал жену, оцепенев от острой душевной боли. У них вырвался один и тот же возглас:

— Мы выгоняем тебя из дома?!

— Да, вы явно выживаете меня!.. — яростно крикнула она. — Я больше не могу оставаться в этом враждебном доме заблудшего безбожника, где каждое слово, каждое движение оскорбляют и возмущают меня. Мне двадцать раз говорили, что здесь мне не место, я не желаю погибать вместе с вами и потому уйду из этого дома, вернусь туда, откуда пришла.

— Конечно, к бабушке?

— Да, к бабушке. В приют мира и тишины! Там все понимают и любят меня. Мне не следовало покидать этот священный дом, где прошла моя юность… Прощайте! Больше ничто не удерживает меня в этих стенах!

Вне себя, Женевьева направилась к двери, она шла, слегка покачиваясь, тяжелой походкой беременной женщины. Луиза безутешно рыдала. Марк решил испытать последнее средство, — он загородил дорогу жене.

— Прошу тебя, выслушай меня… Я не удивляюсь, что тебе хочется вернуться в дом, откуда ты пришла, потому что я знаю, там уже постарались переманить тебя и оторвать от мужа. В этом доме царят мрак и злоба. Но ты не одна — ты носишь ребенка, которого вздумала отобрать у меня и отдать другим.

Женевьева остановилась с упрямым видом, прислонившись спиной к двери. Так она казалась еще выше.

— Потому-то я и ухожу, что хочу отнять его у тебя, — бросила она Марку в лицо, — спасти от твоего пагубного влияния. Я не желаю, чтобы ты сделал из него язычника, чтобы ты погубил его душу и разум, как погубил эту несчастную девочку! Он пока еще мой, и ты, конечно, не станешь меня бить, чтобы оставить его у себя. Отойди от двери, пропусти меня!

Марк ничего не ответил, с величайшим трудом сдерживая гнев. С минуту они глядели друг на друга в неверном свете угасающего дня.

— Отойди от двери, — жестко повторила Женевьева. — Решение мое бесповоротно, имей это в виду. Или ты хочешь, чтобы произошел скандал? Ты ничего не выиграешь от этого — тебя уволят и запретят продолжать то, что ты называешь своей миссией, не допустят к детям, которых ты предпочел мне и из которых сделаешь разбойников своим пресловутым воспитанием… Ступай, береги себя, щади свои силы, отдавай их твоей проклятой школе и отпусти меня, я вернусь к богу, а он когда-нибудь тебя покарает.

— Бедная моя жена, — прошептал он, пораженный в самое сердце. — К счастью, это говоришь не ты, а те недостойные люди, которые пользуются тобой как смертельным оружием против меня. Я узнаю их слова, понимаю, что им хочется вызвать семейную драму и добиться моего увольнения, закрытия моей школы, погубить мое дело. Конечно, они преследуют меня как поборника справедливости, друга Симона, чью невиновность я непременно докажу; они задумали свалить меня, не так ли?.. Ты права в одном — я не хочу скандала, который будет на руку моим врагам.

— Тогда пусти меня, — упрямо повторила Женевьева.

— Хорошо, сейчас… Но знай, что я люблю тебя, как и прежде, даже больше, ты для меня несчастное больное дитя, ты заразилась лихорадкой, требующей длительного лечения. Но я не отчаиваюсь, потому что в глубине души ты здоровая и добрая, ты разумна и способна любить и когда-нибудь очнешься от этого кошмара… К тому же мы прожили вместе четырнадцать лет, я сделал тебя женщиной, супругой и матерью; правда, я не перевоспитал тебя, — в этом моя вина. Но все-таки я внушал тебе новые понятия, и это должно принести плоды… Ты вернешься ко мне, Женевьева.

Она рассмеялась с вызывающим видом.

— Едва ли.

— Ты вернешься, — повторил он с убеждением. — Лишь бы ты узнала правду, — любовь довершит остальное; ведь у тебя доброе сердце, и ты под конец не вынесешь несправедливости… Я всегда уважал твою волю, не насиловал ее; отдавайся же своему безумию, изживи его до конца, если другим способом тебя не излечить.

Марк отошел от двери, пропуская жену. Несколько мгновений она колебалась, — ее притягивал этот дорогой ее сердцу, тонувший в трепетном мраке дом, где лились слезы. В потемках нельзя было разглядеть ее расстроенное лицо. Внезапно она решилась и воскликнула сдавленным голосом:

— Прощайте!

Из темноты к ней бросилась Луиза, отчаянно удерживая мать:

— Мама, мама, не уходи от нас! Мы так тебя любим и желаем тебе счастья!