Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 22. Истина

— Хотите, мой друг, — предложила она Марку, — я навещу вашу жену? Она всегда была расположена ко мне, быть может, и теперь она выслушает меня.

— Что же вы ей скажете, мой друг?

— Я скажу ей, что ее место только возле вас, что она, сама того не сознавая, по-прежнему обожает вас; объясню ей, что она мучается из-за ужасной ошибки и ее страдания окончатся в тот день, когда она вернется к вам с дорогим крошкой, мысли о котором угнетают ее, как укоры совести.

Марк был потрясен этими словами, на глазах у него блеснули слезы.

Но Луиза с живостью проговорила:

— Нет, нет, мадемуазель, не ходите, я вам не советую!

— Почему же, милочка?

Луиза смутилась и покраснела. Не могла же она рассказать, с каким презрением и ненавистью говорили об учительнице в домике на площади Капуцинов. Но мадемуазель Мазлин поняла, — она привыкла к обидам, — и тихонько спросила:

— Разве твоя мама больше меня не любит? Ты боишься, что она плохо меня примет?

— Ну, мама вообще все время молчит, — призналась Луиза, — а вот остальные…

— Девочка права, мой друг, — проговорил Марк, овладев собой, — этот шаг стоил бы вам слишком дорого, да и ни к чему бы не привел. Во всяком случае, я вам очень благодарен за вашу доброту, вы так великодушны.

Наступило долгое молчание. Небо было безоблачно; с необъятной лазури медленно опускался на землю покой, в розовом зареве заходило солнце. Гвоздики и левкои разливали аромат в теплом воздухе. Угасал прекрасный день, навевая грусть на собеседников, они больше не проронили ни слова.

Но вот свершилось то, что неминуемо должно было свершиться. Не прошло и недели, как Женевьева покинула дом, а уж весь Майбуа толковал о скандальной открытой связи учителя с учительницей. Говорили, что они ежеминутно убегают из класса, чтобы сойтись где-нибудь в уголке; у них хватает даже наглости сидеть по вечерам рядышком в саду мужской школы, где за ними свободно можно наблюдать из окон соседних домов; и особенно гнусно, что все это происходит на глазах у Луизы, которой они не стесняются. Передавали самые непристойные подробности, какие-то прохожие на площади Республики якобы слышали, как они хохотали и пели неприличные песни. По городу ходила басня — было твердо установлено, что Женевьева покинула свою семью, движимая совершенно естественным чувством отвращения и гнева, не желая жить под одним кровом с другой, этой безбожницей, которая развращает вверенных ей воспитанниц. Надо было не только вернуть Луизу матери, следовало выгнать, закидать камнями учителя и учительницу, чтобы спасти от когтей дьявола всех детей Майбуа.

До Марка доходили кое-какие слухи. Но он только плечами пожимал, хорошо понимая, откуда взялся этот злобный вздор. Беспощадная война, объявленная ему католической конгрегацией, продолжалась. Не добившись после ухода Женевьевы желанного скандала, — ибо Марк сохранял достоинство в душевных муках, — церковь исподтишка распустила новую клевету, чтобы так или иначе подкопаться под учителя. Поскольку не удалось добиться его увольнения, отняв у него жену, то нельзя ли достигнуть этой цели, приписав ему грязную любовную интрижку? В лице учителя будет опорочена вся светская школа; церковники вершили свое темное дело, подготовляя торжество бога при помощи лжи. С тех пор как начался пересмотр дела Симона, отец Крабо пребывал в уединении, словно в недоступном святилище, зато в Майбуа повсюду мелькали сутаны и монашеские рясы. Отец Крабо, казалось, стоял слишком высоко, чтобы измышлять подобные гнусности, однако черные стаи Братьев и капуцинов то и дело носились взад и вперед по дороге в Вальмари. Они возвращались оттуда крайне озабоченные и потом по всей округе — в исповедальнях, в монастырских приемных, в укромных уголках церкви — без конца нашептывали возбужденным и негодующим благочестивым католичкам о новых мерзостях учителя. Из уст в уста приглушенно, полунамеками передавались слухи об этих пакостях, слухи просачивались в семьи, в среду коммерсантов, в простой народ, неотвязно преследовали старых дев, пылавших неутолимой страстью ко Христу. Марка особенно возмущала мысль о том, что в доме г-жи Дюпарк, наверно, с утонченной жестокостью преподносили Женевьеве отвратительные сплетни, с целью заставить ее навсегда порвать с мужем.

Прошел месяц, Женевьева должна была родить со дня на день. Марк, с лихорадочным нетерпением ожидавший этого события, удивлялся, что не имеет еще никаких известий, но в четверг утром в школу явилась Пелажи и кратко заявила, что Луизу сегодня не нужно посылать к матери. Марк прибежал, услыхав ее голос, и потребовал объяснений, тогда служанка сообщила ему, что Женевьева родила еще в понедельник вечером и чувствует себя плохо. Она тут же ушла, досадуя, что проболталась, по-видимому, ей не велели ничего говорить. В первый момент Марк был ошеломлен: с ним не считались, как будто его не существовало на свете. У него родился ребенок, а ему даже не сообщили об этом. Но потом им овладели такое возмущение, такая скорбь и такой протест, что, схватив шляпу, он бросился на площадь Капуцинов.

Открыла ему Пелажи; у нее даже дух захватило от дерзости Марка. Марк решительно отстранил ее и, по говоря ни слова, прошел в маленькую гостиную, где, как всегда, г-жа Дюпарк вязала у окна, а г-жа Бертеро рассеянно вышивала, сидя немного позади матери. Здесь все было по-прежнему — тот же запах сырости и плесени, та же мертвая тишина, тот же тусклый свет, проникавший в окна с площади. При виде Марка г-жа Дюпарк резко вскочила и выпрямилась, изумленная и негодующая.

— Как вы осмелились!.. Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно?

Марк спешил сюда излить свой справедливый гнев, но вспышка ярости г-жи Дюпарк остановила его, и к ному вернулось спокойствие.

— Я хочу видеть своего ребенка… Почему меня не известили?

Старуха не двигалась, словно застыла на месте; однако и она, по-видимому, сообразила, что запальчивость может унизить ее.

— С какой стати я буду извещать вас… Я ждала, чтобы Женевьева попросила меня об этом.

— Значит, она не просила?

— Нет.

Марк сразу все понял. Церковь пыталась убить в Женевьеве не только любящую жену, но и мать. Почему накануне родов она, вопреки его ожиданиям, не вернулась к нему, почему пряталась от всех, хмурая, угрюмая, точно стыдясь, что зачала от него? Да потому, что, когда злополучное дитя раздора должно было появиться на свет, ей вменили это во грех. Чтобы удержать ее во власти церкви, ей внушали страх и отвращение к ее греху, искупить который она сможет, лишь окончательно порвав все плотские узы, связывающие ее с дьяволом.

— Родился мальчик? — спросил Марк.

— Да, мальчик.

— Где он? Я хочу его видеть, расцеловать.