Джозеф Конрад - Каприз Олмэйра

Чтобы доехать до своего дома, стоявшего на низком мысу между двумя рукавами Пантэя, Найна должна была переплыть реку довольно близко от брига. В домиках, выстроенных вдоль обоих протоков, уже мерцали огоньки, отражавшиеся в спокойной воде. По широкой реке до Найны доносился гул голосов, детский крик, быстрый и отрывистый бой барабана, да перекличка запоздалых рыбаков.

Девушка остановилась было в нерешительности, прежде чем переправляться через реку, потому что ее слегка тревожил вид такого необычайного предмета, как европейски оснащенный корабль; но широкий простор Пантэя тонул во мраке, в котором маленькому челноку нетрудно было укрыться.

Найнй быстрыми ударами весла погнала вперед свою утлую ладью, стоя в ней на коленях и нагибаясь вперед, чтобы лучше уловить малейший подозрительный шорох. Она правила прямо к маленькой пристани «Лингард и К0». На выбеленной веранде Олмэйрова бунгало горела парафиновая лампа, служившая девушке верным маяком. Самой пристани видно не было, она скрывалась во тьме побережья, под навесом прибрежного кустарника. Прежде чем Найна успела разглядеть пристань, она услышала, как о сваи ударилась какая-то большая лодка. Из лодки неслись голоса. Так как лодка была белая и длинная, Найна догадалась, что это шлюпка с только что прибывшего брига. Поспешным ударом весла девушка остановила свой челнок, потом круто повернула его прочь и направила в ручеек, подходивший к задворкам дома. Она миновала банановую рощицу, пронизанную красноватыми полосками света, которые падали слева, со стороны кухонного навеса. В вечерней тишине до нее долетел отголосок женского смеха, из чего она безошибочно заключила, что матери ее нет поблизости: смех плохо уживался с миссис Олмэйр.

«Она, должно быть, в доме», — подумала Найна, легко взбегая по отлогим дрожащим доскам; доски вели к задней двери узкого коридорчика, разделявшего дом надвое. Перед дверью, в густой тени, стоял верный Али…

— Кто это у нас? — спросила Найна.

— Какой-то важный малаец! — возбужденно отвечал Али, — Очень богатый: у него шестеро воинов с копьями, понимаешь, настоящих солдат. И одежа на нем знатная! Я видел его одежу — так и блестит! И какие драгоценности! Не ходи туда, мем Найна! Туан не велел. Но старая мем все-таки пошла! Аллах милосердный, что за драгоценности!

Найна уклонилась от протянутой руки раба и скользнула в темный коридор, в конце которого, в алом отблеске занавески, виднелась небольшая темная фигурка, прикорнувшая у стены. Это ее мать услаждала свой слух и зрение, следя за тем, что происходило на передней веранде, и Найна подошла к ней, чтобы тоже испытать редкое для нее упоение новизной.

Мать преградила ей путь рукой и приказала не шуметь.

— Ты видела их, мать? — спросила Найна, задыхаясь.

Миссис Олмэйр обернулась лицом к девушке, и впалые глаза ее странно блеснули в красноватой полумгле коридора.

— Я видела его, — произнесла она едва слышно, сжимая руку дочери своими костлявыми пальцами. — Великий раджа посетил Самбир, сын неба, — бормотала про себя старуха, — Уходи отсюда, девушка!

Обе женщины стояли около самой занавески. Найне хотелось тоже посмотреть в дырку, но мать с гневным упорством защищала свою позицию. По ту сторону занавески разговор на минуту прервался, и в наступившем молчании слышалось только дыхание нескольких человек, бряцание украшений, звяканье металлических ножен или медных плевательниц, передаваемых от одного к другому.

Женщины молчаливо боролись, как вдруг раздалось шарканье ног, и коренастая тень Олмэйра упала на занавеску.

Женщины так и замерли. Олмэйр поднялся со стула, чтобы ответить своему гостю, и стоял спиной к двери, не подозревая, что происходило за ней. В голосе его слышалась досада и сожаление.

— Ты не по тому адресу обратился, туан Марула, если хочешь вести дела так, как говоришь. Когда-то я действительно был купцом, но теперь я уже не занимаюсь торговлей, что бы ни говорили обо мне в Макассаре. В чем бы ты ни нуждался, ты ничего не найдешь у меня. Я ничего не могу дать и сам ничего не ищу. Тебе следовало бы пойти к здешнему радже. Днем отсюда виден его дом на том берегу — вон там, где горят костры. Он поможет тебе и будет торговать с тобой. Или, еще лучше — ступай к арабам, вон туда, — прибавил он с горечью, указывая пальцем в сторону домов Самбира, — Абдулла — вот человек, который тебе нужен. Нет на свете ничего такого, чего бы он не купил и чего бы не продал; поверь мне, я хорошо его знаю.

Он немного помолчал, ожидая ответа, потом прибавил:

— Все, что я сказал — правда, и больше мне нечего сказать.

Найна, которую мать все еще не пропускала вперед, услыхала мягкий голос, отвечавший спокойно и ровно, как свойственно малайцам высшего круга:

— Кто усомнится в словах белого туана? Но человек ищет друзей там, где ему подсказывает сердце, не правда ли? Я пришел, несмотря на поздний час, потому что хочу сказать тебе нечто такое, что, может быть, обрадует тебя. Завтра я пойду к султану; купцу нужна дружба великих мира сего. Потом я вернусь сюда, если ты позволишь, туан, для важных разговоров. К арабам же я не пойду, — слишком мало правды у них на устах! Да и кто они? Шелакка!

Голос Олмэйра прозвучал уже приветливее, когда он отвечал:

— Как тебе будет угодно. Я могу выслушать тебя завтра в любое время, если ты захочешь поведать мне что-нибудь. Да нет, — ты раздумаешь возвращаться сюда после того, как повидаешь султана Лакамбу. Да, Инчи Дэйн, вот увидишь. Только знай: я не желаю иметь никакого дела с Лакамбой. Можешь так и сказать ему… Но чего тебе, в сущности, от меня нужно?

— Завтра мы побеседуем, туан, благо я теперь узнал тебя, — отвечал малаец. — Я говорю немного по-английски; мы сможем поговорить так, чтобы нас никто не понял, и тогда…

Он вдруг перебил свою речь, спросив с удивлением:

— Что это за шум, туан?

Тем временем Олмэйр тоже обратил внимание на усиливавшийся шум потасовки на женской стороне занавески. По-видимому, сильное любопытство Найны готово было одержать победу над повышенным чувством приличия, охватившим миссис Олмэйр. Слышно было тяжелое дыхание, и занавеска сильно заколыхалась от борьбы, а голос миссис Олмэйр раздавался с обычной для нее бессвязностью доводов, но зато с обилием ругательств.

— Бесстыдница! Разве ты рабыня? — визгливо кричала разгневанная матрона, — Закрой лицо, негодная! Белая змея! Я не пущу тебя!

Лицо Олмэйра выражало досаду, а также и сомнение в том, насколько желательно посредничество между матерью и дочерью. Он взглянул на своего гостя-малайца, молчаливо ожидавшего конца суматохи, причем вся поза его выражала веселое недоумение. Олмэйр презрительно махнул рукой, пробормотав: