Джозеф Конрад - Прыжок за борт

— Вот здесь меня держали в плену три дня, — шепнул он мне, в день нашего посещения раджи, когда мы медленно пробирались по двору сквозь толпу сторонников Тунку Алланга. — Отвратительное местечко, не правда ли? А есть мне давали, только когда я начинал шуметь, да и тогда я получал всего-навсего тарелочку риса и жареную рыбку, черт бы их побрал! Ну и голоден же я был, когда бродил в этом вонючем загоне, а эти типы шныряли около меня. Я отдал ваш револьвер по первому же требованию. Рад был от него отделаться. Глупый у меня был вид, пока я разгуливал, держа в руке незаряженный револьвер.

Тут нас провели к радже, и в присутствии человека, у которого он побывал в плену, Джим стал невозмутимо серьезным и любезным. Он держал себя великолепно. Меня смех разбирает, когда я об этом вспоминаю. И, однако, Джим показался мне внушительным. Старый прохвост Тунку Алланг не мог скрыть свой страх (он отнюдь не был героем, хотя и любил рассказывать о своей буйной молодости), но в то же время относился к своему бывшему пленнику с доверием. Заметьте! Ему доверяли даже там, где должны были ненавидеть. Джим — поскольку я мог следить за беседой — воспользовался случаем, чтобы прочесть лекцию. Несколько бедняков поселян были ограблены по дороге к дому Дорамина, куда они несли камедь или воск, который хотели обменять на рис.

— Дорамин — разбойник! — крикнул раджа.

Словно бешенство вселилось в это дряхлое тело. Он корчился на своей циновке, жестикулировал, потряхивал своей гривой, как воплощение ярости. Обступившие люди дрожали. Джим заговорил. Довольно долго и хладнокровно говорил на тему о том, что не следует мешать человеку честно зарабатывать хлеб себе и своим детям. Раджа восседал на своем помосте, словно портной на столе, ладони он держал на коленях, низко опустил голову и пристально сквозь пряди седых волос, спускавшихся ему на глаза, смотрел на Джима. Когда Джим замолчал, наступила глубокая тишина. Казалось, никто не дышал; не слышно было ни шука. Наконец, старый раджа слабо вздохнул, дернул головой и быстро сказал:

— Слышишь, мой народ! Чтобы этого больше не было!

Приказ был принят к сведению в глубоком молчании. Грузный человек, видимо пользовавшийся доверием раджи, с неглупыми глазами, скуластым, широким и очень темным лицом, веселый и услужливый (позже я узнал, что он был палачом), поднес нам две чашки кофе на медном подносе, взятом из рук слуги.

— Вам пить не нужно, — быстро пробормотал Джим.

Сначала я не понял смысла его слов и только поглядел на него. Он сделал большой глоток и сидел невозмутимый, держа в левой руке блюдечко. Я сильно разозлился.

— Зачем, черт побери, — прошептал я, любезно ему улыбаясь, — вы меня подвергаете такому нелепому риску?

Конечно, выхода не было, и я выпил кофе, а Джим ничего мне не ответил, и вскоре после этого мы ушли. Пока мы, сопровождаемые веселым палачом, шли по двору к нашей лодке, Джим сказал, что он очень жалеет. Конечно, шансов было мало. Лично он не боялся яда. Он уверял меня, что его считают гораздо более полезным, чем опасным, а потому…

— Но раджа страшно вас боится. Всякий может это видеть, — доказывал я, признаюсь, несколько беспокойно: я ожидал первого приступа страшных колик. Я был сильно раздражен.

— Если я хочу принести здесь пользу и сохранить свое положение, — сказал он, садясь рядом со мной в лодку, — я должен идти на риск; я это делаю, по крайней мере, раз в месяц. Многие верят, что я пойду на это ради них. Боится меня! Вот именно. Возможно, он меня боится, потому что я не боюсь его кофе.

Затем Джим указал мне на северную стену частокола, где заостренные концы нескольких кольев были сломаны.

— Здесь я перепрыгнул через частокол на третий день моего пленения в Патюзане. До сих пор они еще не заменили кольев. Хорошенький прыжок, а?

Минуту спустя мы миновали устье грязной речонки.

— Здесь я второй раз прыгнул. Я бежал и прыгнул с разбега, но не доскочил. Думал — тут мне и капут. Потерял свои башмаки, выкарабкиваясь из грязи. И все время думал о том, как будет скверно, если меня заколют этим проклятым копьем, пока я здесь барахтался. Помню, как меня тошнило, когда я корчился в тине. Тошнило по-настоящему, словно я проглотил кусок какой-то гнили.

Вот как было дело, а счастье его мчалось подле него, прыгало с ним через провал, карабкалось из грязи… и все еще было закутано в покрывало. Вы понимаете: только потому, что он так неожиданно появился, его не закололи тотчас же копьями, не швырнули в реку. Он был в их руках, но они словно завладели каким-то оборотнем, привидением. Что значило его появление?

Как следовало с ним поступить? Не слишком ли поздно было пойти на примирение?

Не лучше ли убить его без проволочек? Но что за этим последует? Старый прохвост Алланг чуть с ума не сошел от страха и колебаний. Несколько раз совещание прерывалось, и советники опрометью кидались к дверям и выскакивали на веранду. Говорят, один даже прыгнул вниз с высоты пятнадцати футов и сломал себе ногу. У царственного правителя Патюзана были странные привычки: в горячий спор он всегда вводил хвастливые рапсодии, понемногу воспламенялся и, наконец, размахивая копьем, срывался со своею помоста. Но если исключить такие перерывы, совещание о судьбе Джима длилось день и ночь.

А он тем временем бродил по двору. Иные его избегали, другие таращили на него глаза, но все за ним следили, и, в сущности, он находился во власти первого встречного оборванца, вооруженного топором. Джим завладел маленьким развалившимся сараем, чтобы спать там; испарения, поднимавшиеся над гнилью, отравляли ему жизнь, но, видимо, аппетита он не потерял, ибо, по его словам, все время был голоден. Время от времени какой-нибудь «осел», присланный из зала совещания, подбегал к нему и медоточиво ставил ему поразительные вопросы: собираются ли голландцы завладеть страной? Не хочет ли белый человек отправиться обратно вниз по реке? С какой целью прибыл он в такую бедную страну? Раджа желает знать, может ли белый человек починить часы?

Они действительно притащили ему никелированный будильник американской марки, и от скуки он им занялся, пытаясь починить. По-видимому, работая в своем сарае над этим будильником, он внезапно осознал серьезную опасность, какая ему грозила. Он бросил часы, «словно горячую картошку», и торопливо вышел, не имея ни малейшего представления о том, что он сделает или, вернее, что он может сделать. Он знал лишь, что положение невыносимо.

Бесцельно бродил он за каким-то ветхим строением, напоминавшим маленький хлебный амбар на сваях, и тут взгляд его остановился на поломанных кольях частокола; тогда, по его словам, он сразу, ни о чем не размышляя и ничуть не волнуясь, занялся своим спасением, словно выполняя план, созревавший целый месяц. С беззаботным видом он отошел подальше, чтобы хорошенько разбежаться, а когда огляделся, то увидел поблизости какого-то туземного сановника с двумя копьеносцами. Этот сановник собирался обратиться к нему с вопросом. Джим ускользнул «из-под самого его носа», «как птица» перелетел через частокол и очутился по другую сторону. От тяжелого падения все кости его затрещали, и ему показалось, что череп его раскололся. Моментально он вскочил на ноги. В то время он абсолютно ни о чем не думал; по его словам, он помнил только, что поднялся громкий вой. Первые дома Патюзана находились на расстоянии четырехсот ярдов; он увидел речонку и инстинктивно побежал быстрее. Ноги его как будто не касались земли. Добежав до последнего сухого местечка, он прыгнул, а затем без всякого толчка опустился на очень вязкую грязевую отмель. Тут только, попытавшись вытащить ноги и убедившись, что не может этого сделать, — «пришел в себя». Тогда-то он стал размышлять о «проклятых длинных копьях».