Джозеф Конрад - Победа

Гейст и Лена достигли тенистой лесной тропы, которая пересекала остров и недалеко от своей высшей точки была загромождена срубленными деревьями. Но они не собирались идти гак далеко. Пройдя некоторое расстояние, они свернули с тропы в таком месте, где не было колючего кустарника и где увешанные лианами деревья стояли в некотором отдалении друг от друга в своей собственной тени. Здесь и там на земле мерцали солнечные пятна. Они молча подвигались среди этой неподвижности, дышавшей покоем, полным одиночеством, отдыхом усыпления без снов. Они вышли на опушке леса и, между скалами и крутой отлогостью, которая образовывала небольшую площадку, повернулись, чтобы посмотреть на море. Оно было пусто; цвет его растворялся в солнечном свете вплоть до горизонта, затуманенного кольцом зноя, так что оно казалось невесомым сиянием в бледной и ослепительной бесконечности, над которой расстилалось более темное пламя неба.

— У меня от этого кружится голова, — прошептала молодая женщина, закрывая глаза и положив руку на плечо своего спутника.

Гейст, пристально смотревший на юг, воскликнул: | — Парус!

Последовало молчание.

— Он, должно быть, очень далеко, — сказал он, — не думаю, чтобы вы смогли его увидеть. Верно, какая-нибудь барка, направляющаяся к Молуккским островам. Идем. Не надо здесь оставаться.

Обняв ее одной рукой, он провел ее немного дальше, и они устроились в тени; она сидя на земле, он лежа у ее ног.

— Вы не любите смотреть на море оттуда, сверху? — спросил он немного погодя.

Она покачала головой. Это огромное пустое пространство представляло собой в ее глазах мерзость запустения. Но она повторила только:

— У меня от этого кружится голова.

— Слишком просторно? — спросил он.

— Слишком пустынно. У меня от этого сжимается сердце, — добавила она тихо, как будто признаваясь в секрете.

— Боюсь, — сказал Гейст, — что вы вправе обвинять меня в этих ощущениях. Но что же делать?

Он говорил шутливым тоном, несмотря на серьезный взгляд, которым глядел на молодую женщину. Она возразила:

— Я не чувствую себя одинокой с вами, совсем нет. Только когда мы приходим сюда и я вижу всю эту воду, весь этот свет…

— В таком случае мы никогда больше не придем сюда, — прервал он.

Она немного помолчала, и пристальность ее взгляда застави ла Гейста отвести глаза.

— Как будто все живое исчезло под водой, — сказала она.

— Это напоминает вам историю потопа, — прошептал он, лс жа у ее ног, которые он разглядывал. — Разве вы боитесь новою потопа?

— Я бы не хотела остаться на земле в полном одиночестве Когда я говорю об одиночестве, я подразумеваю нас обоих, ра зумеется.

— Правда?

Гейст лежал молча.

— Видение разрушенного мира, — начал он мечтать вслух. Вы жалели бы о нем?

— Я жалела бы о счастливых людях, которые в нем жили, — ответила она просто.

Гейст перевел взгляд с ног молодой женщины на ее лицо, и ему показалось, что он увидел на нем, как видно солнце сквозь облака, скрытое пламя ума.

— А я бы думал, что за них-то как раз следовало бы радоваться. Вы не находите?

— О да, я понимаю, что вы хотите сказать; но ведь пока все кончилось, прошло целых сорок дней.

— Вы, по-видимому, отлично осведомлены обо всех подробностях.

Гейст сказал это, только чтобы что-нибудь сказать и не сидеть перед нею молча. Она не смотрела на него.

— Воскресная школа, — прошептала она. — Я ее аккуратно посещала с восьми до тринадцати лет. Мы жили в северной части Лондона, возле Кингсланд-Рода. Это было довольно хорошее время. Тогда мой отец зарабатывал недурно, и хозяйка посылала меня после обеда в школу со своими дочерьми. Это была славная женщина. Ее муж служил на почте сортировщиком или чем-то в этом роде. Иногда он снова уходил после обеда на ночное дежурство. Потом как-то раз произошла ссора, и они нас выгнали. Я помню, как я плакала, когда вдруг пришлось собирать вещи и идти искать другую квартиру. Я так никогда и не узнала, в чем было дело…

— Потоп, — рассеяно пробормотал Гейст.

Он начинал составлять себе представление о личности молодой женщины, словно в первый раз с тех пор, как они жили вместе, нашел время ее разглядеть. Особый тембр ее голоса, с его смелыми и грустными модуляциями, придал бы смысл самой пустой болтовне. Но она не была болтлива. Она, скорее, казалась молчаливой, со склонностью к неподвижности; она сидела очень прямо, не шевелясь, как некогда на эстраде в промежутке между двумя отделениями концерта, со скрещенными ногами и опущенными на колени руками. Среди их интимной жизни ее спокойный, серый взгляд производил на Гейста, помимо его воли, впечатление чего-то необъяснимого — глупости ини вдохновения, слабости или силы, — или просто пустой про- иисти, непрестанной замкнутости даже в минуты кажущегося единения.

Наступило продолжительное молчание, во время которого она не смотрела на него. Потом вдруг, как будто слово «потоп» тпечатлелось в ее уме, она спросила, глядя в небо:

— Здесь никогда не бывает дождя?

— Есть период почти ежедневных дождей, — сказал удивленный Гейст. — Бывают даже грозы. Один раз у нас даже шел дождь из грязи.

— Дождь из грязи?

— Наш сосед, которого вы видите вон там, выплевывал пепел. Он иногда прочищает таким образом свою раскаленную до- 1юла глотку. В то же время разразилась гроза. Это был знатный кавардак. Но обычно наш сосед вполне благовоспитан; он ограничивается тем, что спокойно дымит, как тогда, когда я вам в первый раз показал его дым на горизонте, с палубы нашей шхуны. Это ленивый вулкан, добрый парнюга-вулкан.

— Я уже видела раз гору, которая так дымила, — сказала она, устремив взгляд на стройный ствол древовидного папоротника в десяти шагах от себя, — Это было вскоре после нашего отъезда из Англии, быть может, через несколько дней. Я была сначала гак больна, что потеряла представление о времени. Дымившаяся юра… я не знаю, как она называлась.

— Может быть, Везувий, — подсказал Гейст.

— Да, так.

— Я его тоже видел много лет… нет, целую вечность тому назад.

— Когда ехали сюда?

— Нет, гораздо раньше, чем я надумал побывать в этой части света. Я был еще ребенком.

Она обернулась и внимательно посмотрела на него, словно стараясь найти в зрелом лице мужчины с редеющими волосами следы этого детства. Гейст выдержал этот наивный осмотр с шутливой улыбкой, скрывавшей глубокое впечатление, которое производили на него эти серые, загадочные глаза, и относительно которого он не мог бы сказать, шло ли оно к его сердцу или к его нервам, было ли оно чувственным или интеллектуальным, нежным или раздражающим.

— Ну что же, властительница Самбурана, — сказал он наконец, — заслужил ли я вашу милость?