Джозеф Конрад - Победа

— Я сделаю, как вы хотите, — сказала она.

Встав на ноги, она почувствовала себя охваченной волной слабости, которая захлестнула ее, окружив словно теплой водой и наполнив ее уши легким шумом пустой раковины.

— Помогите мне! — вскричала она.

Гейст обнял ее за талию одной рукой; он делал это нередко, но ощущение этой поддержки было по-новому сладостно для Лены. Она всею тяжестью отдалась этому покровительственно му объятию и вдруг содрогнулась, подумав, что впредь ей при дется охранять и защищать этого человека, достаточно сильного для того, чтобы поднять ее, как он и делал это в ту минуту, по тому что Гейст понес ее на руках после того, как медленно до вел до порога комнаты. Так было проще и скорее, чем застав лять ее делать несколько последних шагов. Он был слишком встревожен, чтобы задуматься над этим усилием. Он поднял ее очень высоко и положил на постель, как укладывают ребенка в колыбельку. Потом он сел на край кровати, скрывая свое беспокойство под улыбкой, которую мечтательная неподвижность взгляда Лены оставила без ответа. Но, нащупав руку Гейста, она жадно схватила ее; потом, пока она сжимала ее со всей оставшейся у нее силой, ее внезапно и властно охватил непреоборимый сон, как он охватывает дитя в колыбели, и она заснула, полуоткрыв губы, чтобы сказать ласковое успокаивающее слово, которого не успела произнести.

Пылающая тишина царила над Самбураном.

— Что означает эта новая загадка? — прошептал Гейст, наблюдая ее глубокий сон.

Он был так глубок, этот зачарованный сон, что, когда, минуту спустя, Гейст попытался тихонько разжать пальцы молодой женщины, чтобы высвободить свою руку, ему удалось сделать это, не вызвав у нее ни малейшего движения.

«Объяснение, должно быть, есть, и очень простое», — подумал он, выходя на цыпочках в столовую.

Он машинально взял с верхней полки книгу и уселся читать, но сколько ни смотрел на ее страницы, не мог вникнуть в их содержание. Глаза его оставались прикованными к сжатым параллельным строкам. Подняв их внезапно, без особой причины, он увидел по другую сторону стола неподвижно стоявшего Уанга и сразу овладел всеми своими способностями.

— Ах, да, — сказал он, словно вспомнил о позабытом и довольно неприятном, заранее назначенном свидании.

Он подождал немного; потом, несмотря на любопытство, нехотя спросил молчаливого Уанга, что его сюда привело. Гейст думал, что Уанг заговорит об украденном револьвере, но произнесенные гортанным голосом слова не имели отношения к этому щекотливому вопросу. Он говорил о чашках, блюдцах, тарелках, ножах и вилках. Все эти предметы были убраны в шкафу на веранде, на свои места, чисто вымытые, «все в полном порядке». Гейст удивился этой щепетильности у человека, который собирался его покинуть; тогда как он нисколько не был удивлен, когда Уанг закончил свой отчет по хозяйству следующими словами:

— Моя теперь уйти.

— А, теперь вы уходите? — сказал Гейст, откидываясь назад и положив на колени книгу.

— Да. Моя не любит. Один человек, два человека, три человека… нет хорошо! Моя теперь уйти.

— Что заставляет вас бежать таким образом? — спросил Гейст.

У него внезапно появилась надежда получить какие-либо разъяснения от существа, столь резко от него самого отличавшегося, смотревшего на мир с простотой и бесхитростностью, на которые собственный его ум был не способен.

— Почему? — снова начал он. — Вы к белым привыкли. Вы их хорошо знаете.

— Да. Моя знать, — согласился непроницаемый Уанг. — Моя знать много.

В действительности Уанг знал только свое собственное намерение. Он решил уйти со своей туземной женой подальше от белых и их непостоянной жизни. Первой причиной подозрений и испуга Уанга был Педро. Китаец видел дикарей. В качестве кули он плавал вверх по некоторым рекам острова Борнео и доходил до страны Дингов. Он углублялся также на остров Минданао, где туземцы живут на деревьях, почти как животные; но этот Педро, это мохнатое существо с клыками и диким рычанием совсем не подходил под его представление о человечестве. Сильное впечатление, которое произвел на него Педро, было первой причиной, побудившей его украсть револьвер. Размышления об общем положении вещей и беззащитности «Номера первого» пришли позже, после того как он взял револьвер и коробку с патронами из ящика в столовой.

— А, так вы многое знаете о белых? — спросил Гейст слегка насмешливым тоном.

Короткое размышление дало ему почувствовать, что ему нечего было надеяться получить револьвер обратно ни посредством убеждений, ни посредством других, более резких мер.

— Вы говорите это, но на самом деле вы боитесь тех белых, вон там.

— Моя не бояться, — возразил Уанг глухим голосом, откидывая голову назад, что придало его шее напряженный, более чем когда-либо, тревожный вид, — Моя не любить, — добавил он более спокойным тоном. — Моя шибко больная.

Он положил руку себе на грудь.

— Это, — сказал Гейст, — чистая ложь. Мужчине не пристало так говорить. Да еще после того, как он украл мой револьвер.

Он внезапно решил заговорить об этой краже; никакой откровенностью нельзя было ухудшить положение вещей. Он не думал, чтобы Уанг носил револьвер на себе, и по зрелом размышлении заключил, что китаец никогда не намеревался употребить это оружие против него. При этом прямом обвинении, которое застало его врасплох, Уанг вздрогнул; потом, распахивая куртку со всей видимостью судорожного негодования:

— Моя — нет! Смотри, твоя смотри! — прокричал он, симулируя сильный гнев.

Он сильно бил себя по голой груди, обнажал свои ребра, трепетавшие от прерывистых вздохов оскорбленной добродетели, свой гладкий живот, колыхавшийся от негодования. Он тряс свои широкие синие штаны на желтых икрах. Гейст спокойно наблюдал за ним.

— Я не говорил, что он у вас при себе, — заметил он, не повышая голоса, — но револьвера нет там, куда я его клал.

— Моя нет револьвер, — упрямо повторял Уанг.

Лежавшая на коленях Гейста книга неожиданно соскользнула на пол, он сделал резкое движение, чтобы удержать ее, Уанг, от которого стол скрывал причину этого движения, почуял в нем угрозу и отскочил назад. Когда Гейст снова поднял глаза, китаец был уже у двери, повернувшись лицом к зале, не испуганный, но настороженный.

— Что случилось? — спросил Гейст.

Уанг многозначительно кивнул бритой головой на занавесь, закрывавшую вход в столовую.

— Моя не любит, — повторил он.

— Что вы хотите сказать, черт возьми?

Гейст был искренне удивлен.

— Не любите чего?

Длинным, лимонного цвета пальцем Уанг указал на неподвижные складки.

— Два, — сказал он.

— Два чего? Я не понимаю.

— Если ваша узнать, ваша не любить такая вещи. Моя много знать. Моя теперь уйти.