Грэм Грин - Конец одной любовной связи

Сильвия сказала:

— Я скажу, мама больна.

Вот, готова солгать. Питеру конец. Бедный он, бедный! Теперь мы с ней сообщники. Она стояла в черных штанах среди подмерзших луж, а я думал: «Тут и начнется долгое будущее…» И попросил Сару: «Вызволи! Я не хочу ее обижать. Я не могу любить никого. Кроме тебя». Седая женщина спешила ко мне по лужам:

— Вы не мистер Бендрикс? — спросила она.

— Да.

— Сара мне говорила… — сказала она и замялась, а я глупо понадеялся, что она что-то передаст мне, что мертвые могут говорить.

— Она говорила, что вы ее лучший друг.

— Один из друзей.

— А я ее мать.

Я даже не помнил, что мать жива. У нас было столько тем, что целые страны нашей жизни оставались белыми, как на карте, — потом закрасим…

— Вы и не слыхали обо мне?

— В сущности…

— Генри меня не любил, так что я держалась подальше.

Она говорила разумно, спокойно, а слезы лились сами собой. Мужья и жены ушли, чужие люди проходили мимо нас троих в часовню. Паркис думал, видимо, что чем-то может помочь мне, но стоял в стороне, как он бы сказал — знал свое место.

— Я хочу попросить вас о большой услуге, — сказала мать Сары. Я старался вспомнить ее фамилию — Камерон, Чендлер? — Сегодня я так спешила, ехала… — она машинально смахнула слезы, словно пыль тряпкой. «Бертрам, — подумал я. — Вот оно, Бертрам».

— Да, миссис Бертрам? — сказал я.

— Я забыла взять деньги.

— К вашим услугам.

— Не одолжите ли вы мне фунт? Понимаете, мне надо пообедать в городе. У нас, в Грейт Миссинден, рано закрывают.

Она снова смахнула слезы, и что-то в ней напомнило Сару — какая-то простота в горе, какая-то неуверенность, быть может. Интересно, слишком ли часто «трогала» она Генри? Я сказал:

— Пообедаем вместе.

— Что вы, не беспокойтесь!

— Я любил Сару.

— И я.

Я пошел к Сильвии и сказал:

— Это ее мать. Я должен покормить ее. Простите. Можно, я вам позвоню?

— Конечно.

— В книжке вы есть?

— Он есть, — мрачно ответила она.

— Ну, на той неделе.

— Очень буду рада, — она протянула руку. — До свиданья.

Я видел, что она знала: время упущено. Слава Богу, это еще ничего не значило — пожалеет немного в метро, невпопад ответит своему Питеру сквозь музыку Бартока. Оборачиваясь к миссис Бертрам, я снова сказал Саре: «Видишь, я тебя люблю». Но любовь, наверное, труднее расслышать, чем ненависть.

Когда мы подходили к воротам, я заметил, что Паркис исчез. Видимо, решил, что он мне больше не нужен.

Мы с миссис Бертрам отправились в «Изола Белла». Я не хотел идти туда, где мы бывали с Сарой, а сейчас, конечно, стал сравнивать этот ресторан с теми. Ни Сара, ни я нигде не пили кьянти, теперь я пил его и об этом думал. Мог я заказать и наш любимый кларет, все равно я непрерывно о ней помнил. Пустота была заполнена ею.

— Мне не понравились похороны, — сказала миссис Бертрам.

— Простите?

— Они бесчеловечные. Как конвейер.

— Нет, ничего. Потом были молитвы.

— Этот священник, он священник?

— Я его не видел.

— Он говорил, что мы сольемся в Великом Духе. Я долго не могла понять. Думала, в великом ухе, — слезы закапали в суп. — Я чуть не засмеялась, а Генри заметил. Это он мне назло.

— Вы с ним не ладите?

— Он очень плохой человек, — она смахнула слезы салфеткой и яростно принялась есть, вздымая вермишель. — Как-то я заняла у него десять фунтов, забыла сумку. С каждым может случиться.

— Конечно.

— Я очень горжусь, что никому на свете не должна.

Речь ее походила на метро, она шла кругами и петлями. Когда я пил кофе, я стал различать узловые станции: Генри плохой, она — очень честная, она любит Сару, ей не нравятся похороны, Великий Дух — и снова Генри.

— Так было смешно, — сказала она. — Я не хотела смеяться. Никто не любил Сару, как я. — Все мы, всегда, это думаем и сердимся, когда говорит кто-то другой. — Но Генри не понять. Он очень холодный человек.

— Какие же еще могли быть похороны? — сказал я, пытаясь перевести стрелку.

— Сара католичка, — сказала миссис Бендрикс, взяла бокал вина и залпом выпила половину.

— Ерунда, — сказал я.

— Она сама не знала.

Тут я испугался, словно совершил продуманнейшее преступление и вдруг увидел первую трещину в стене своих ошибок. Глубокая она? Подвластна ли она времени?

— Ничего не понимаю!

— Она вам не говорила, что я была католичкой?

— Нет.

— Так, ненадолго. Понимаете, мой муж был против. Я его третья жена, и когда у нас все не ладилось, я говорила, что мы, собственно, не женаты. Он очень плохой человек, — прибавила она.

— Это вы католичка, а не Сара.

Она опять отхлебнула вина.

— Я никогда никому не говорила. Наверное, я напилась. Напилась я, мистер Бендрикс?

— Ну что вы! Выпейте еще.

Пока мы ждали вина, она пыталась вернуться на другие станции, но я не дал.

— В каком смысле она католичка?

— Только не говорите Генри!

— Не скажу.

— Мы жили в Нормандии. Сара была маленькая, два года. Муж вечно ездил в Довиль. Это он так говорил, а я знала, что он ездит к первой жене. Я очень сердилась. Мы с Сарой пошли к морю. Она все хотела присесть, но я вела ее дальше. Я ей сказала: «Сара, у нас с тобой тайна». Она уже тогда умела хранить тайны… если хотела. Да, я боялась, но ведь какая месть!

— Месть? Я не совсем понимаю, миссис Бендрикс.

— Ну, мужу. Это не только из-за первой жены. Я же вам говорила, да, что он не любил всего этого? Он так орал, когда я ходила к мессе! Вот я и подумала, Сара будет католичка, а он ничего не узнает, если я уж совсем не рассержусь.

— Вы не рассердились?

— Он меня через год бросил.

— Значит, вы смогли спокойно ходить к мессе?

— Ну, понимаете, я ведь не так уж верю! И потом, я вышла замуж за еврея, он тоже… Все говорят, евреи добрые. Нет. Не верьте, мистер Бендрикс. Он очень плохой человек.

— Что случилось у моря?

— Не то чтоб у моря. Мы просто пошли по берегу. Ее я оставила у дверей, сама нашла священника. Пришлось ему солгать — так, немножко. Конечно, я все свалила на мужа. Я сказала, что он обещал перед свадьбой, а потом отказался. Я плохо говорю по-французски, это очень помогло. Когда ищешь слово, получается так искренне. В общем, он все сделал, обратно мы ехали в автобусе.

— Что он сделал?

— Крестил ее.

— И все? — с облегчением спросил я.

— Ну, это таинство…

— Я уж было подумал, что Сара настоящая католичка.

— Так и есть, только она не знала. Ах, жаль, что Генри не похоронил ее как следует! — и слезы снова закапали.

— Он не виноват, ведь даже Сара не знала.

— Я все надеялась, что это привьется. Как вакцина.

— У вас что-то не очень привилось, — все-таки сказал я, но она не обиделась.

— Ах, — сказала она, — у меня было столько искушений! Наверное, к концу все уладится. Сара была со мной очень терпелива. Такая хорошая девочка… Никто так не ценил ее, как я. — Она отхлебнула вина. — Если бы я не выходила за плохих людей, если б я ее толком воспитывала, она была бы святая, вы поверьте.