Александр Дюма - Кавалер Красного замка

Осужденный взглянул на женщину с презрительной улыбкой.

— Полно говорить вздор, — заметила ей соседка, — видишь, он смеется.

— Да, сквозь слезы.

Какой-то ротозей из предместья взглянул на карманные часы.

— Который час? — спросил у него товарищ.

— Без десяти час. Вот уже три четверти часа как тянется дело.

— Совершенно как Донфроне: в полдень приехал, а в час уже повесили…

Морис слушал эти толки, не обращая на них внимания; каждый в эту минуту был занят какой-то главной мыслью, угнетавшей его и отчуждавшей от людей. Сердце Мориса билось неровно; время от времени страх или надежда как будто останавливали ход его жизни, и эти беспрестанные колебания как будто разбили чувствительность в его сердце и заменили ее расслаблением.

Присяжные возвратились после совещания, и, как следовало ожидать, президент объявил смертный приговор двум подсудимым.

Они вышли твердым шагом; в эту эпоху все умирали героями.

— Гражданин публичный обвинитель против гражданки Женевьевы Диксмер! — раздался зловещий голос экзекутора.

Морис задрожал всем телом; на лице его выступил холодный пот.

Узенькая дверь, через которую входили обвиняемые, отворилась, и вошла Женевьева. Она была одета в белое; волосы ее были причесаны с прелестным кокетством; вместо того, чтобы остричь их, как делали многие женщины, она завила их и расположила рядами, потому что бедная Женевьева до последней минуты хотела казаться прекрасной своему избраннику.

Морис увидел Женевьеву и почувствовал, что все силы его, которые он собрал на этот случай, изменили разом; однако он ждал этого удара, потому что уже двенадцать дней не пропускал ни одного заседания, и уже три раза слух его поражало имя Женевьевы, произносимое публичным обвинителем.

Все, кто видел появление этой прекрасной женщины, испустили крик: одни от злости — в это время были люди, ненавидевшие всякое превосходство, превосходство красоты, как превосходство капитала, гения или рождения, — другие от удивления, некоторые от жалости.

Женевьева различила между этими смешанными криками, без сомнения, один, потому что она обернулась в ту сторону, где стоял Морис, покуда президент перелистывал дело, исподлобья посматривая на обвиняемую.

Как ни было лицо Мориса скрыто широкополой шляпой, однако Женевьева увидела его с первого взгляда; тогда она обернулась к нему с нежной улыбкой и еще нежнейшим жестом она приложила обе руки, розовые и дрожащие, к губам и, вложив в них всю душу своим дыханием, послала воздушный поцелуй, который имел право принять только один человек.

Шепот участия пробежал по залу. Женевьева, окликнутая судьями, обернулась к ним, но остановилась на половине этого движения, и глаза ее с несказанным выражением ужаса приковались к одному пункту зала.

Напрасно Морис становился на цыпочки; он не видел ничего или, вернее, нечто важнейшее отвлекало его взгляд на сцену, то есть на судилище.

Фукье-Тенвиль начал читать обвинительный акт.

В акте говорилось, что Женевьева Диксмер была женой отъявленного заговорщика, в котором подозревали помощника умершего кавалера Мезон Ружа в нескольких попытках спасти королеву. Притом Женевьеву застали на коленях перед королевой, умолявшую обменяться с ней одеждой и предлагавшей умереть вместо нее. Такой нелепый фанатизм, сказано было в обвинительном акте, конечно, заслужит похвалу противников революции, но в настоящее время, когда каждый французский гражданин обязан жертвовать своей жизнью для сокрушения врагов Франции, это значит изменять вдвойне.

Женевьева на вопрос, сознается ли она, как показывают жандармы Дюшен и Жильбер, что ее застали на коленях перед королевой умолявшей поменяться платьем, отвечала:

— Да.

— В таком случае расскажите ваш план.

Женевьева улыбнулась.

— Женщина может надеяться, — сказала она, — но женщина не может составлять план, подобный тому, жертвой которого я стала.

— Каким же образом вы очутились там?

— Я действовала не по своей воле, меня принуждали.

— Кто принуждал вас? — спросил публичный обвинитель.

— Люди, грозившие мне смертью, если я не послушаюсь.

И разгневанный взор молодой женщины снова устремился к пункту зала, которого не видел Морис.

— Но как же во избежание смерти, которой вам угрожали, вы не боялись смерти, которая должна была последовать за вашим приговором?

— Когда я уступила, нож был на моей груди, между тем как топор гильотины был еще далеко от моей головы. Я уступила прямому насилию.

— Зачем не позвали вы на помощь? Вас защитил бы каждый добрый гражданин!

— Увы, — отвечала Женевьева с таким выражением печали и нежности, что сердце Мориса готово было разорваться. — Увы! Со мной не было никого.

Любопытство уступило состраданию. Многие головы поникли, одни скрывали слезы, другие дали волю слезам.

Тогда Морис приметил влево от себя голову, поднятую прямо, лицо неумолимое.

Это был Диксмер, мрачный, безжалостный, не спускавший глаз ни с Женевьевы, ни с судей.

Кровь бросилась в виски молодого человека; гнев поднялся из сердца в голову, наполнив все его существо жаждой мщения. Он бросил на Диксмера взгляд, заряженный таким сильным электричеством злобы, что кожевник, будто привлеченный этим сильным током злобы, обернулся к своему врагу.

Взоры их скрестились, как два пламени.

— Назовите же имена тех, которые принуждали вас, — сказал президент.

— Он был только один.

— Кто же?

— Мой муж.

— Знаете вы, где он?

— Да.

— Укажите его пребывание.

— Он мог быть подлым, но я никогда не унижусь до его подлости. Не мне доносить, где он скрывается; вы сами можете открыть его местожительство.

Морис посмотрел на Диксмера.

Диксмер не пошевельнулся.

В голове молодого человека сверкнула мысль: донести на него, донося на самого себя; но он подавил эту мысль.

«Нет, — сказал он, — не так должно умирать».

— Значит, вы отказываетесь помочь нам в розысках? — спросил президент.

— Я полагаю, что не могу этого сделать без того, чтобы не сделаться такой же презренной в глазах других, как сама презираю его.

— Есть ли свидетели? — спросил президент.

— Есть один, — отвечал экзекутор.

— Позовите свидетеля.

— Максимилиан Жан Лорен! — прокричал дребезжащим голосом экзекутор.

— Лорен! — вскричал Морис. — Боже мой! Что еще случилось!

Сцена эта происходила в самый день ареста Лорена, и Морис не знал об аресте.

— Лорен! — тихо проговорила Женевьева, оглядываясь с беспокойством.

— Отчего свидетель не отвечает на оклик? — спросил президент.

— Гражданин президент, — сказал Фукье-Тенвиль, — по недавно представленному доносу свидетель арестован на дому и сейчас прибудет сюда.