Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Дело было на летних каникулах в Травемюнде, в жаркий день: с берега дул вялый ветер, а гладкое море отступило далеко. Мы провели где-то три четверти часа в воде и вместе с Юргеном Братштрёмом, сыном судовладельца, разлеглись на плотном песке под купальней, сконструированной из балок и досок. Джонни и Братштрём лежали на спине совсем голые, а я предпочел обмотать вокруг бедер купальное полотенце. Братштрём спросил зачем, и, поскольку я толком не знал, как ответить, Джонни со своей симпатичной, очаровательной улыбкой сказал, что я, наверно, уже немножко великоват, чтоб валяться голым. Я в самом деле был выше и более развит, чем они с Братштрёмом, да, кажется, и старше — около тринадцати. Хотя заявление Джонни содержало нечто для меня обидное, я промолчал. Дело в том, что в обществе Джонни вы очень скоро начинали испытывать неловкость, если не были таким же маленьким, тонким, не с таким же детским телом (у него-то всего этого было навалом). Он тогда вскидывал на вас свои красивые голубые, дружелюбные и одновременно насмешливо улыбающиеся девчачьи глаза с таким выражением, будто хотел сказать: «Ну и дубина ты стоеросовая!» Идеал мужественности и длинных брюк в его присутствии исчезал, и это вскоре после войны, когда сила, доблесть и всяческого рода грубая добродетель среди нас, мальчишек, ценились очень высоко и, чуть что, всякий объявлялся слабаком. Но Джонни, иностранца — или полуиностранца, — эти веяния не затрагивали, напротив, в нем было нечто от женщины, которая старается сохраниться и высмеивает остальных, старающихся меньше. Кроме того, в городе он, несомненно, первенствовал среди детей с точки зрения неслыханно-барственной элегантности: настоящий английский матросский костюм с синим льняным, завязывающимся на бант воротником, с морскими узлами, шнурами, серебряным свистком в нагрудном кармане и якорем на сужающемся к запястью широком рукаве. Любого другого за такое щегольство презрели бы и наказали. Но Джонни носил костюм так изящно и естественно, что ему это ничуть не повредило и он нисколько не пострадал.

Сейчас, поместив красивую, удлиненную, белокурую английскую голову на узкие ладони, он казался маленьким, худеньким амуром. Его отец, натурализовавшийся в Англии немецкий купец, умер несколько лет назад. А мать, благородного происхождения англичанка, дама с мягким, спокойным нравом и длинным лицом, осевшая в нашем городе с детьми — Джонни и такой же красивой, несколько коварной девочкой, — все еще ходила исключительно в черном, в непрекращающемся трауре по мужу и, растя детей в Германии, вероятно, выполняла его последнюю волю. Она, похоже, не испытывала острого недостатка в средствах. Имела просторный дом за городом, виллу у моря и время от времени ездила с Джонни и Сисси на далекие воды. Она не бывала в обществе, хотя то и было для нее открыто. Напротив, по причине ли траура или поскольку горизонты наших правящих семейств казались ей слишком узкими, сама она жила в крайнем уединении, однако, рассылая приглашения и устраивая совместные игры, позволяя Джонни и Сисси ходить на уроки танцев, этикета и так далее, заботилась о том, что бы дети ее вращались в обществе, которое она если и не определяла, то за которым со спокойной тщательностью следила и, нужно сказать, следила так, что Джонни и Сисси держались исключительно с детьми из состоятельных домов разумеется, не вследствие какого-либо заявленного принципа, просто так складывалось. Госпожа Бишоп на расстоянии тем содействовала моему воспитанию, что научила: дабы тебя уважали другие, более не нужно ничего, как ценить самого себя. Лишенная мужеской главы, эта маленькая семья не обнаруживала ни малейших признаков запущенности или упадка, которые в подобных случаях так часто возбуждают подозрительность бюргеров. Без родственного довеска, титулов, традиций, влияния или общественного положения — она существовала отдельно и вместе с тем не без претензий, и даже столь уверенных и продуманных претензий, что ей безропотно и без колебаний делались любые уступки, а дружба с детьми среди мальчиков и девочек котировалась очень высоко.

К слову, что до Юргена Братштрёма, то у него лишь отец выбился к богатству, общественным должностям и на Бургфельде построил для себя с семьей красный дом из песчаника, соседствующий с домом госпожи Бишоп. И Юрген, со спокойного позволения госпожи Бишоп, стал партнером Джонни по играм в саду и напарником по пути в школу — флегматично-ласковый мальчик, короткорукий, коротконогий, без выдающихся качеств характера, исподтишка уже ведущий скромную торговлю лакричными конфетами.

Итак, я страшно перепугался от сообщения Джонни о предстоящем нешуточном сражении Яппе с До Эскобаром, которое должно было развернуться сегодня в двенадцать часов на Лойхтенфельде. Могло выйти страшно, так как оба были сильными, смелыми, имели понятия о рыцарской чести и их встреча недружественного характера вполне могла вызвать робость. В воспоминаниях они по-прежнему представляются мне высокими, мужественными, хотя им не могло быть больше пятнадцати. Яппе принадлежал к среднему городскому классу; немного бесхозный и, собственно, уже почти то, что мы тогда на диалекте называли шлендрой, хоть и с налетом светскости. До Эскобар был свободолюбив по природе, экзотический чужак, который даже школу посещал не регулярно, а только захаживал на уроки и слушал (непутевая, но райская жизнь!), платил каким-то горожанам за пансион и наслаждался полной самостоятельностью. Оба относились к тем людям, что спать отправляются поздно, таскаются по кабакам, вечерами слоняются по Брайтенштрассе, увиваются за девушками и совершают головокружительные гимнастические трюки; словом — кавалеры.

Хоть и не занимая в Травемюнде номеров в курортном отеле (куда все равно не вписались бы), а живя где-то в городке, в местном парке они, будучи светскими людьми, чувствовали себя как дома; и я знал, что воскресными вечерами, когда я, уже давным-давно лежа под одеялом в одном из швейцарских коттеджей, мирно дремал под звуки летнего концерта, они, прогуливаясь в компании такой же молодежи под длинным навесом кондитерской в потоке курортников и отдыхающих, приехавших на один день, разворачивают бурную деятельность, ищут и находят взрослые развлечения. Там они и сцепились — бог весть как и почему. Вполне возможно, что во время неторопливого променада один всего-навсего задел другого плечом, и в соответствии со своими представлениями о чести они создали из этого повод к войне. Джонни, который, разумеется, тоже давным-давно спал и имел сведения о поединке только из вторых рук, высказался своим приятным, чуть приглушенным детским голосом в том духе, что речь, конечно же, идет о «девчонках», а это несложно было предположить, учитывая, каких передовых рубежей достигла лихость Яппе и До Эскобара. Короче, на людях они шум поднимать не стали, но в присутствии свидетелей односложно, сквозь зубы обговорили, где и когда должен решиться вопрос чести. Завтра в двенадцать, там-то на Лойхтенфельде. Здрасьте! И при этом присутствовал и обещал быть на поле брани балетмейстер Кнаак из Гамбурга, maitre de plaisir [72] Церемониймейстер на увеселительных мероприятиях (фр.). и распорядитель на раутах.