Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

И вот, дабы порадовать каждую душу, на землю опустилась весна, и Амре пришла в голову чудеснейшая мысль.

— Кристиан, — сказала она (адвоката звали Кристианом), — давай устроим праздник, большой праздник в честь свежего весеннего пива — совсем простой, конечно, одна холодная телятина, зато много людей.

— Разумеется, — откликнулся адвокат. — Но нельзя ли несколько повременить?

На это Амра не ответила, а тут же пустилась в подробности:

— Столько людей, понимаешь, что у нас в комнатах будет слишком тесно; придется снять помещение, сад, зал у городских ворот, чтобы вдоволь места и воздуха. Ну, ты понимаешь. Я имею в виду, конечно, большой павильон господина Венделина, у подножия холма Жаворонков. Он стоит в стороне, с пивоварней соединен только проходом. Мы его празднично украсим, поставим длинные столы и будем пить весеннее пиво, танцевать, музицировать, а может, даже устроим какое-нибудь представление. Там, я знаю, есть небольшая сцена, ей я придаю особое значение… Ну, словом, это должен быть самый оригинальный праздник, мы замечательно повеселимся.

Лицо адвоката во время этого разговора чуть пожелтело, а задергавшиеся уголки рта опустились. Он сказал:

— Рад всей душой, моя дорогая Амра. Знаю, что могу положиться на твое умение. Прошу тебя все подготовить, как считаешь нужным…

И Амра все подготовила, как считала нужным. Она провела переговоры в обществе, она лично арендовала большой павильон господина Венделина, она даже создала нечто вроде комитета, составившегося из господ, которых просили или которые вызвались посодействовать веселому представлению, призванному украсить праздник… За исключением супруги придворного актера Хильдебрандта, певицы, в комитет вошли одни мужчины — сам господин Хильдебрандт, асессор Витцнагель, некий молодой художник и господин Альфред Лойтнер, не считая нескольких студентов, приглашенных благодаря асессору, — им надлежало исполнить негритянские танцы.

Уже целых восемь дней, после того как Амра приняла решение, комитете совещательными целями собирался на Кайзерштрассе, а именно в салоне Амры, небольшой, теплой, заставленной комнате, украшенной толстым ковром, оттоманкой со множеством подушек, веерообразной пальмой, английскими кожаными креслами и столом красного дерева с гнутыми ножками, на котором лежала плюшевая скатерть и несколько роскошных безделушек. Был и камин, еще подтопленный; на черной каменной плите стояла пара тарелок с красиво сервированными бутербродами, фужеры и два графина хереса. Амра, непринужденно перебросив ногу на ногу, откинулась на подушки осененной веерообразной пальмой оттоманки и сияла красотой теплой ночи. Блузка из светлого и очень легкого шелка обтягивала грудь, а юбка была из тяжелой, темной, вышитой крупными цветами ткани; время от времени она отводила с узкого лба каштановую волну волос. Госпожа Хильдебрандт, певица, также сидела подле нее на оттоманке; у той были рыжие волосы, она надела костюм для верховой езды. А напротив дам тесным полукругом расселись мужчины — посреди них адвокат, облюбовавший совсем низенькое кожаное кресло и выделявшийся несчастным видом; он то и дело тяжко вздыхал и сглатывал, словно боролся с подступающей тошнотой… Господин Альфред Лойтнер, в теннисном костюме из линона [19] Линон — чрезвычайно тонкий и дорогой батист, приготовляемый преимущественно из льна иногда хлопчатобумажная бельевая ткань, имитирующая льняное полотно. Примечание сканировщика. , отказался от стула и, нарядный, радостный, прислонился к камину, уверяя, что не может так долго сидеть без движения.

Господин Хильдебрандт благозвучно заговорил об английских песнях. Это был крайне солидный и одетый в черное — хорошо одетый в черное — мужчина с крупной головой кесарей и уверенными повадками — придворный актер, с образованием, добротными знаниями и утонченным вкусом. Во время серьезных разговоров он любил порицать Ибсена, Золя и Толстого — ведь это они преследуют одинаковые предосудительные цели; но сегодня благосклонно снизошел до обсуждения незначительного предмета.

— Возможно, господам известна прелестная песня «That's Maria!» [20] «Это Мария!» (англ.). … — сказал он. — Она несколько пикантна, но воздействие оказывает необычайное. Кроме того, можно еще знаменитую… — И он в порядке предложения перечислил несколько песен, относительно которых в конечном счете была достигнута договоренность, а госпожа Хильдебрандт изъявила желание их спеть.

Молодой художник, господин с низко опущенными плечами и светлой бородкой клинышком, должен был сделать пародию на фокусника, а господин Хильдебрандт возымел намерение представить знаменитых мужей… Короче, все развивалось как нельзя лучше, и, казалось, программа уже составлена, как вдруг снова взял слово господин асессор Витцнагель — с обходительными жестами и дуэльными, со студенчества, шрамами.

— Все это прекрасно, господа, и в самом деле обещает быть увлекательным. Однако не могу удержаться, чтобы не высказать одно замечание. Сдается мне, нам чего-то недостает, а именно главного номера, блистательного, гвоздя, кульминации… чего-то совсем особенного, ошеломительного, шутки, которая довела бы веселье до апогея… Словом, на ваше усмотрение, определенных мыслей у меня нет, но чувство говорит мне…

— А в принципе верно! — послышался у камина тенор господина Лойтнера. — Витцнагель прав. Главный и заключительный номер был бы весьма желателен. Давайте подумаем… — И несколькими энергичными движениями поправив красный ремень, он внимательно осмотрел собравшихся. Выражение его лица было и впрямь симпатичным.

— Ну что ж, — заметил господин Хильдебрандт, — если не угодно воспринимать знаменитых мужей как кульминацию…

Все согласились с асессором. Особенно шутливый, главный номер желателен. Даже адвокат покивал и тихо сказал:

— И вправду — что-нибудь непревзойденно веселое… Все погрузились в раздумья.

И вот в конце этой паузы, длившейся примерно минуту и прерываемой лишь негромкими задумчивыми восклицаниями, произошло странное. Амра сидела, откинувшись на подушки оттоманки, проворно и усердно, как мышь, грызла острый ноготь маленького мизинца, а лицо ее приняло весьма своеобразное выражение. У рта залегла улыбка, отсутствующая и почти безумная улыбка, свидетельствующая о болезненной и одновременно жестокой похотливости, а глаза, очень широко открытые и очень пустые, медленно обратились к камину, где на секунду задержались во взгляде молодого музыканта. Однако затем, держа руки на коленях, резко, всем туловищем она наклонилась к супругу, адвокату, впилась в него тягучим, цепким взглядом, причем лицо ее заметно побледнело, и густо, медленно произнесла: